— Я сказал — нет. И закончим на этом. Пусть Люся сходит на просмотр с какой-нибудь подружкой.
Наташа сорвалась с места, умчалась в ванную, накинула изнутри на дверь крючок и дала волю слезам. Улыбка судьбы померкла и мгновенно превратилась в безобразную гримасу.
Из ванной она вышла только после того, как вернувшаяся после ночной смены Ниночка принялась исступленно дергать ручку двери:
— Эй! Кто там заперся и сидит? Наташка, ты, что ли?
— Я, — пискнула Наташа, обессилев от слез.
— Давай открывай, у меня там белье замочено, мне стирать нужно.
Наташа откинула крючок и рванулась в коридор, надеясь проскочить в свою комнату, где уже никого не было, все ушли на работу, и никто не помешает ей всласть предаваться обрушившемуся на нее горю. Но проскочить мимо Ниночки оказалось не так-то просто. Девушка ловко перехватила ее и повернула лицом к себе.
— Это что за концерт на летней танцплощадке? Почему рожа опухшая? Почему слезы?
Обхватив Ниночку за талию и уткнувшись мокрым лицом в ее пышную юбку-«колокол», Наташа снова разрыдалась. Понемногу соседке удалось-таки добиться от нее более или менее внятных объяснений.
— Да ты что? — расширив глаза, переспрашивала Нина. — Неужели тебя не пустили?
Наташа отрицательно помотала головой, борясь с новым приступом рыданий.
— Из-за каких-то паршивых троек?
— Угу.
— А Люська что? Даже словечка за тебя не замолвила?
— Не-а.
— Так и сидела молча?
— Да она всегда молчит, она у нас такая, — Наташа попыталась заступиться за любимую сестру.
— Знаешь, что я тебе скажу, Натаха? Твои родители — суки бессердечные. А Люська твоя — сволочь, каких еще поискать. Если бы у меня жених в больницу попал, я бы днем и ночью возле него сидела, по фестивалям не шлялась бы. А ей, выходит, на Козакова посмотреть дороже, чем родной жених. И папаша твой хорош, из-за каких-то паршивых троек тебя такой радости лишил. И мамаша твоя тебе тоже, получается, не защитница. Бедная ты, бедная, никто тебя не любит. — Ниночка сочувственно вздохнула. — Да кончай ты плакать, слезами горю не поможешь.
— Я не могу, — выдавила Наташа, — оно само… плачется… я стараюсь, а оно плачется…
Нина решительно развернула ее и потащила к себе в комнату.
— Давай выпьем по пять граммов, сразу полегчает.
Горе Наташино было столь велико, что она даже не сообразила, о чем говорит соседка. Девочка молча сидела на стуле и тупо смотрела, как Ниночка достает из буфета бутылку с некрасивой этикеткой и разливает в две рюмки прозрачную, как вода, жидкость. «Наверное, это водка», — подумала Наташа с полным и даже удивившим ее безразличием. Нина подняла свою рюмку.
