Коржинский раздосадованно машет руками и устремляется на поиски Мартьянова. Вдвоем они отбирают у Крылова цейсовскую лупу, отдирают от стола и тащат на экскурсию.
Сколько жарких споров слышали окрестные поля и леса! О чем только не рассуждали друзья! Особенно много — о Сибири.
Это волнующее, бесконечно родное слово — Сибирь — частенько срывалось с их уст. То, начитавшись корреспонденций оттуда, из глубинки, вслед за иркутскими журналистами они повторяли: «Сибирь — та же Русь». То, вспомнив статьи Потанина и Ядринцева, горячо бросались в противоположную сторону, и Сибирь представлялась им донельзя своеобычной. «Наш язык груб, наша речь неумела, но мы говорим свое слово. Наша печать — тот же сибирский балаган, отстраиваемый в лесу, а сибирский издатель — тот же простой сельский работник…» Эти слова из газеты «Сибирь» казались им вызовом российскому обывательскому обществу. В них чудился живой отзвук любви к своему краю, «юдоли плача, стенания и скрежета зубовного».
Особенно волновала их фигура Николая Михайловича Ядринцева, страстного сибирофила, писателя-публициста. Его многочисленные выступления в печати, особенно в защиту Сибирского университета, читали с жадностью. А стихотворение «Пельмень», ходившее в списках, в котором говорилось об огромном вкусном чудо-пельмене, лежавшем «между Уралом и Амуром берегами», знали наизусть.
…Но на пире этом званом
Только избранные были,
А сибирские желудки
Почему-то позабыли.
— Вот настоящий интеллигент! — горячо высказывался Коржинский. — За тридцать лет до Ядринцева таким же был Петр Андреевич Словцов. Вся умственная жизнь Сибири! Целое географическое общество! Университет ходячий! То же и Ядринцев для Сибири — даже больше. Защитник ее! А мы? А наши наставники, служители чистой науки?
— Позволь, позволь, — недовольно сводил к переносице густые брови «взятый за нерв» Мартьянов. — Я не люблю, когда ради полемической перебранки бросают камни в наставников. Нужно говорить конкретно, точно. Что касается Словцова и Ядринцева, то я преклоняюсь перед ними так же, как и перед сибирским Гумбольдтом, Григорием Николаевичем Потаниным. Но я уважаю и ученых, кои великим трудом своим, без открытой публицистичности, увеличивают славу отчизны. Не всем же, в самом деле, в публицисты себя готовить?
Крылов присоединялся и к той, и к другой стороне. Правда для него была где-то посредине. И слово, и дело, и скромный труд — все благо, если исходят от чистого сердца… Ему тоже казалось, что судьба его должна быть непременно связана с Сибирью. Казалось, что она зовет его.
