— Но, дорогая, тогда, выходит, с замужней Ядвигой спит теперь Герман Густавович…
— Ничего не значит… Есть еще третья сестра, и она точно похожа на нас… Но мы вам об этом не говорили нарочно…
Шершпинский осторожно постучал.
— Какого черта? — раздраженно спросила Ядвига.
— Федора Алексеевича — по срочному делу! — тихим голосом сказал в щелку Шершпинский.
За дверью недовольно пробормотали. Потом был шепот, шелест. Потом раздались шаги. На пороге показался взъерошенный и бледный Бутков. Он устало дышал, глаза смотрели воспаленно.
— Прошу прощения, млс-с-с-тдарь, — изогнувшись в поклоне, полушепотом сказал Шершпинский. — Только считая своим долгом обезопасить важных особ… Мне сейчас точно донесли, что недруги мои добились клеветами своими внимания полиции. И сегодня может быть проверка, и я не хотел бы ставить таких людей, как вы, в сомнение. Полиция не может найти здесь ничего предосудительного и тем не менее… Впоследствии я всегда счастлив буду видеть вас своими гостями.
— Конечно, конечно! — сказал Бутков. — Буди Германа, да пусть подают экипаж к черному ходу.
— Сейчас разбужу, не хотите ли пока чего-либо выпить?
— Нет, ничего…
Шершпинской направился к двери соседнего кабинета, но вызволить Германа из спальни Анельки оказалось не так-то просто. Тщетно кричал в дверную щелку Шерпинский о том, что Германа Густавовича требуют по срочному делу.
— Какое… там еще срочное дело? Пся крев!
— Герман Густавович! Вас Бутков зовет! Безотлагательно! — взмолился Шершпинский, проклиная в душе Анельку, юного красавца, себя и свою судьбу! О! Если мог бы он приказать высечь всех этих людей на конюшне! Их бы секли, они бы визжали, а он бы стоял, смотрел и улыбался!
— Вам Федор Алексеевич все объяснит! — сказал Шершпинский, беря молодого правоведа под руку и увлекая за собой.
Через минуту оба сидели в экипажах. Из-под полозьев взмывал снежный прах.
А дворецкий уже провел к Шершпинскому Полину-монтевистку, за которой съездил по приказанию хозяина.
Полина уселась в кабинете напротив Шершпинского. Ее вьющиеся темные волосы рассыпаны по плечам, темная пелерина скроена так, чтобы сделать как можно незаметнее ее горбы. Но искривление позвоночника привело к тому, что голова ее как бы ушла в плечи. Полина откидывает голову, смотрит пронзительно в переносицу Шершпинского.
— Что за нужда была булгачить меня ночью, да еще под утро, когда самый сладкий сон. Твой дворецкий переполошил всю мою дворню.
— Полина, моя дорогая, мы оба родились в этом проклятом городе, он ест человека белыми ночами, чахоткой, коротким летом, но он его привораживает и не отпускает. Мы — петербуржцы, и мы друзья детства, разве не так? Скажу больше, ты ведь говорила в детстве, что любишь меня… разве не так?..
