— М-да-а-а! — протянул изумленный Шершпинский. — Васильев, ты не знаешь, чья это халупа?
Васильев, который был не Васильев, не успел ничего ответить, ибо из кособоких ворот усадьбы вышел ее владелец. Был он одет в шитый золотом мундир, через плечо была повязана лента с орденом Андрея Первозванного. Несколько портили вид сапоги, просившие каши, но незнакомец держался гордо и тотчас закричал на Романа Романовича, как на мальчишку:
— Как стоишь перед фаворитом государыни императрицы Елизаветы Петровны! Как стоишь, я тебя спрашиваю? Во фрунт!
Побагровев, Шершпинский сам заорал громче пароходного гудка:
— Ах ты кикимора болотная, старый хрен! Ты что же государственные знаки отличия подделал, орден Первозванного напялил! Да знаешь ли ты, кому дается эта награда? Как посмел?! Да за такое я тебя в каторгу упеку! До конца дней твоих! И как смеешь ты на этой своей фантасмагории государственный флаг вывешивать? Да тебя повесить за это мало!
— Сам ты висельник и есть. В каторгу… Сидела курица в курятнике, сидела, хозяин отвернулся, выскочила и теперь раздулась от важности, павлином себя воображает. Но мокрая курица — не павлин. А флаг росский вывесить имею полное право. Белый цвет — самодержавие, которое я укреплял! Желтый — православие наше золотое, которое я исповедаю. Черный — черная сотня, коя разбила презренных польских захватчиков, выродком которых ты являешься.
И не ори тут, не кобенься, не то я ссеку твою дурную башку своей славной саблей, коя многих врагов уже порубала! — с этими словами Разумовский положил пальцы, унизанные фальшивыми перстнями, на рукоять якобы сабли, тогда как в ножнах был лишь обломок клинка.
Ты должен величать меня светлостью! Я граф Алексей Григорьевич Разумовский. Я не простолюдин, как ты, не бродяга.
Шершпинский стоял, широко открыв рот. В словах неведомого старика послышался ему намек на прошлое. Кто он, что он может знать о Романе Станиславовиче? Да нет, никогда и нигде не могли они встречаться. Явно — сумасшедший, но необычный какой-то.
— Вавилов! Что это такое? Что это за паяц картонный? Отвечай, Калистратов, жду!
— Его прозывают графом Разумовским, а уж кто он на самом деле, никто не знает. Живет тут давно, так, вроде юродивого, но как бы не совсем.
Заметив собравшуюся вокруг толпу, которая с одобрением встречала все слова Разумовского, Роман Станиславович решил не связываться с дураком, не унижать себя. После он с ним так разделается, что этот старый дурень все оставшиеся дни будет жалеть, что нагрубил такому человеку, как Шершпинский.
