Зотик повторил:
— Пашенка-то… господи!
Голос у Андрона, когда говорил о пашне, становился мягче, глубже.
— Земля-то пух! Возьмешь на ладоньку, дунешь — пух и пух! Ч-че-орная! Ж-жир такой в ей! Ходить бы за сошкой да засеять голубушку-земельку всю без остаточка! ох… во сне пашня снится!..
Зотик, как верный отголосок, повторил:
— Снится пашня… Бабы у нас там только. Сколь они вспашут? Десятка десятин не спроворить бабьей силой.
Андрон хрустнул пальцами:
— Рази я ведал, какое дело в схожие[17] люди попасть? Я бы черту душу продал, а откупился бы! А вот теперя пашня ждет… а мы тута толчемся. Покой я потерял! Пашня снится… лежит без толку земля пуховая, жирная…
— Подавись! — насмешливо бросил Сеньча.
Андрон длинно выругался, часто задышав, сразу замолк. Вскоре оба они с Зотиком храпели.
Марей Осипов зевнул и сказал густым своим четким голосом:
— И куда начальству народу столь надо? В нашей Белоярской слободе все до малого приписные[18].
Кашляющий голос ответил:
— Не сразу эту погань выдумали. Я ишо помню, как тута одни только ссылошные работали… мальчонком я тогда был…
Это полупараличный старик Чувашев свесил с полатей большую в путаной густой седине голову и затряс длинной бородой.
— Это с Бейдира [19] пошло. Сюды он блигадиром приехал, а в могилу генерал-майором сошел. Он приказ такой издал. О-ох, собака был цепная, а не человек! Столь при ём беглых было! Отяготил он людей… С тех пор тягота и идет… Земли здесь уйма пропадает!
Марей заговорил больше для себя, чем для других:
— Тягота-а! Домой приедешь, тож сладости нетути. Девки у меня невесты, а как выдам? Кто на земле останется? Парень есть, под тридцать ему, гляди, а какой толк? Надселся на работе, брюхо надорвал, еле жив, все на печке валяется. Помер бы уж, што ль… Девкам замуж охота, к двадцати обеим… Реву-ут! А как выдать? Кто на земле будет, коли меня самого сюды трясут?.. В конторе обещали — отпустят-де скоро.
Сеньча, закутываясь в драный овчинный тулупчик, сказал еще злее:
— Вы, грят, вольные… Ан нетути-и!.. С кровопийцами живем. Заводы, рудники-те, пла-виль-ня золотая да серебряная, вот кровушку-то нашу кто сосет… Золото для монетки царской… Дьяволы-ы!
Гасла лучина. Падали в кадушку с водой мелкие угли.
Варвара вышла из-за занавески, задула огонь и приказала грозным шепотом:
— Молчи-ко ты, Сеньча! Дрыхни!
И опять легла рядом с Евграфом, грея его, крепко уснувшего у ее груди.
Все заснули, и только тяжелый храп нарушал горькую тишину мастеровой избы, да шуршали усатые тараканы — ели крошки на столе.
