— Я… не успела пообедать сегодня…
— Оставь ее в покое. Всегда что-нибудь…
Гаврила Семеныч погладил себя по животу, потянулся.
— Ух, накормила ты меня, Машенька.
Начальник заводов встал, выпрямился, бросил зубочистку, не глядя куда, обнял на ходу жену, стараясь ущипнуть через корсет. Марья Николаевна взвизгнула:
— Габ-ри-эль!..
Гаврила Семеныч — высокий, плотный, еще довольно стройный, несмотря на свои шестьдесят лет. Темно-зеленый, открытый, с круглыми полами сюртук и жилет из блестящего черного дамаса сидят без складочки на боках и груди.
В спальне Гаврила Семеныч переоделся в шлафрок коричневого цвета с большими меховыми отворотами, ноги из узких сапог сунул в бархатные, подбитые алтайской белкой туфли. Потер нога об ногу, зажмурился.
— Большое это приятство, Машенька! Я вот хоть какой сапог одень, а все в нем мозоли себе натру.
Марья Николаевна, протирая на ночь душистой мазью тонкую сохнущую кожу круглощекого лица, подумала с привычной досадой: «Ну где дурака такого найти? Как глупы рассуждения его». И вся вдруг зарделась, вплоть до розовой ямки на жирной шее под затылком, вспомнив, что завтра по уговору должен прийти Владимир Никитич: будет петь с ним дуэтом и где-нибудь тайком и воровски удастся поцеловать его в смешливые губы под белокурыми усами.
— А что, Машенька, не заняться ли нам чтением на сон грядущий?
Жена ответила рассеянно, разглаживая мелкие морщинки вокруг голубых глаз:
— Как хочешь, мой друг.
И тут же, вмиг сравнив с Владимиром Никитичем, опять подумала:
«Сколь он скучен и одинаков. Каждый вечер лезет с чтением и знает ведь, что я перед сном чтения не терплю… Просто из ума выживать начал».
Но, мило улыбнувшись, подошла к мужу и поцеловала его в сморщенный висок.
— Bonne nuit, mon bienaimé![13]
Гаврила Семеныч тремя мелкими крестиками перекрестил жесткое от крахмала кружево ночного чепца.
— Спи со Христом. Я почитаю малость.
Зашлепал туфлями и крикнул по пути в столовую:
— Веринька, подь, почитай!
Веринька не отвечала. Стоя у буфета, она торопливо обгладывала поджаристую баранью косточку.
— Веринька-а! Ах, господи-батюшки…
Из столовой донеслось почти со слезами в голосе:
— Я тут… сейчас! — И про себя: «Господи, никогда толком поесть не успеешь».
На хрустальном блюде сдобные прянички, в бутылке еще вино осталось. Осторожно сунула блюдо и бутылку в шкаф, щелкнула ключом и побежала в кабинет.
— Да где ты, несносная девка? Терпенье испытывать вам угодно, сударыня?
— Прощенья прошу… за приборкой задержалась…
