— А кто, извиняюсь, за парнем охотиться будет? — уточнил я. — Случайно, не милиция или госбезопасность?
— Нет, — хмуро бросил светлоглазый. — Хуже: мафия.
— Какой кошмар, — согласился я. — Ты меня до смерти напугал. Хорошо, я берусь за эту работу.
Он кивнул, вынул из заднего кармана брюк бумажник, достал оттуда толстую пачку долларов и протянул мне:
— Здесь три штуки баксов. В качестве аванса. Получится у тебя доставить его до места или нет — неизвестно, но ты едешь, а это уже риск. Поэтому бери бабки. — Я взял. Интересный народ. Я могу с этими деньгами завалиться туда, где меня сам черт не найдет, а они уверены, что я завтра усядусь в тачку и повезу их человека куда-то, куда Макар телят не гонял. Впрочем, глупость. Повезу, конечно. А все моя честность виновата. — Когда вернешься, получишь остальные семь. Может быть, и еще кое-что. Завтра у тебя под окнами остановится белая «Камри», дважды просигналит. В семь утра. В салоне будет сидеть тот самый человек. Под сиденьем — пистолет «Беретта» девятого калибра на пятнадцать патронов. Знаком? Познакомишься. Там же будут лежать четыре обоймы. Доверенность на твое имя — в кармашке солнцезащитного щитка, прямо над головой. Заполнишь сам, не маленький. Подпись хозяина там уже будет. И все документы на машину — тоже там. Сядешь за руль — и в путь. Договорились?
— Похоже на то, — я кивнул с умным видом.
— Теперь тебя куда отвезти?
— Туда, откуда взял.
Мы уселись в джип, и крепыш быстро и без приключений доставил меня на Набережную, выгрузив точно там, где и подобрал несколькими минутами раньше.
Я выполз на тротуар и поднял руку, прощаясь. Он ответил мне тем же и, газанув, быстро скрылся за поворотом.
Шлюхи стояли на прежнем месте, курили и теперь уже с нескрываемым интересом рассматривали меня. «Паджерик», подъехавший к самым моим ногам, не очень-то вписывался в привычное им понимание мира.
Я задумчиво оглядел шлюх. Попользоваться или не попользоваться? В конце концов, может быть, завтра у меня начнется последний в жизни поход. А сегодня я имею в кармане три тонны баксов. Как-то глупо отказывать себе в удовольствии в такой день. Я надел на лицо сальную улыбочку и подошел к ним:
— Скучаете, зайчата?..
Первой мыслью было — так пить нельзя. Мысль родилась еще до того, как я протянул руку, чтобы выключить надоедливо гремящий будильник. Можно, конечно, страдать, натирая мозоли в душе от жалости к себе, несправедливости потери работы и теде и тепе. Но что мешает делать это в трезвом виде? Из того, что я вчера напился, как верблюд, которому предстоит неделю шарахаться по пустыне, ничего хорошего не вышло. Просто снова, готовая в любую минуту явиться, затаилась в засаде головная боль, да во рту нехорошо и липко отдельной жизнью жил язык.
