Когда-то майор Репрингер был тем самым удачливым теленком, который двух маток сосет. Как мог он служил отечеству, не то чтобы очень рьяно, но в общем-то честно. Только вот с некоторых пор стал майор сильно сомневаться в его, отечества, хорошем к себе отношении. Потому что в последнее время отечество приобрело странное обыкновение быть утомительно и непостижимо многоликим. Как известно, воплощением отечества для правильного нижнего чина является его непосредственное начальство, так вот это самое начальство начисто опровергало журналистские бредни о дерьмовой демографической ситуации в стране. Поскольку множило свои звездастые ряды просто пугающими темпами. В конце концов майор, как человек, близкий ко всяким чудесам Зоны, в глубине души начал считать начальников некими бурно почкующимися мутантами, приходящими в относительно мирное предзонье из Большого Мира, который на проверку оказался такой же зоной, если еще и не хуже. Майору было, в сущности, глубоко наплевать на то, что начальство размножается со страшной силой, как и на то, каким способом оно это делает. Беспокоило его прежде всего, что каждой начальственной фигуре следовало дать. И, к великому сожалению майора, не в морду, а на лапу. Конечно, с начальством следовало делиться, это было правильно, но раньше никто не предполагал за начальниками таких способностей к роению. Полагалось делиться по инстанции, вроде как рапорт направлять от низшего к вышестоящему. Но теперь по инстанции не получалось, потому что каждый большой или малый прыщ считал себя непосредственным начальником именно его, майора Репрингера, и каждый, соответственно, требовал свою долю. Потому что майор контролировал потоки. Целых два. Поток хабара из Зоны и поток оружия в Зону. И каждый мало-мальски уважающий себя начальник норовил к каждому из этих потоков припасть своей раскатанной и воспаленной губенкой. А у нас, как известно, что ни поп – то батька!
– Вернулась, – сказал майор, выходя из ангара. Видно, ждал. Остановился, почуяв неладное. – Слушай, девонька, что-то ты сегодня на себя не похожа. Случилось что-то или как?
– Движок сдох, – коротко бросила Ночка. – Хабар сбросила, маячок работает, отметка на ПДА четкая. Отремонтируюсь – слетаю…
И вдруг сорвалась.
– И все, хватит с меня! Слышишь, майор, хватит! Слышите вы все, гады, хватит с меня! Не хочу больше, подавитесь вашим сраным хабаром, баблом вашим, уроды…
И нет, не заплакала, не таковская была она, ведьма чернобыльская, чтобы заплакать, только задышала зло и рвано, но майор понял, струхнул и засуетился, побежал за коньяком, наплескал стакан и себе тоже – от нервов, лопотал что-то ласковое и ненужное, да только плохо получалось у майора. Забыл он, как надо успокаивать женщин, напрочь забыл. Да и не утешение нужно было Ночке. Мотор ей нужен был. Мотор взамен сгоревшего, а его-то как раз у майора и не было. И ждать, пока с Большой Земли привезут двухкиловаттный «Максон», придется месяц, а то и все два. А за это время много чего может случиться. Хабар приберут, да и черт бы с ним, с хабаром-то, хотя расплачиваться за него придется ох как долго, но не в хабаре дело… А вот тот сталкер – он не дождется. Ему скорее всего уже все равно, его уже нет, он разбился, а если и не разбился – все равно в Зоне после такого долго не живут. Только вот нутро бабье, жалостливое и вечное, что, оказывается, жило в верченной Зоной контрабандистке, в это не верило и все повторяло и повторяло: «Потерпи, миленький, потерпи, я скоро… Потерпи…»
