— Ну-ка, живо! Иди в комнату… оставь нас, — приказала мать. — Видишь, отец устал…
Она обняла мужа за плечи, нагнулась над ним и что-то зашептала на ухо.
Испуганная Катрин торопливо ушла в спальню. Сквозь приотворенную дверь она видела в полутьме кухни родителей. Ей показалось, будто она слышит шепот матери:
— Мальчик мой, не надо! Не надо, мой маленький Жан…
Странно, отец совсем не похож на мальчика, да еще на маленького. Он уже старый, у него длинные усы и совсем седые виски. Он большой и сильный.
Почему же мать разговаривает с ним, как с малым ребенком? И почему он так и рухнул головой на стол? Можно подумать, что он плачет… Но нет, конечно, нет! Отец не может плакать. И в Жалада, и в Мези он всегда смеялся и распевал песни. Почему мать отослала их спать без ужина? Они как будто ни в чем не провинились. Катрин легла в постель и снова принялась судорожно зевать, а сон все не шел…
Почему отец сказал про медные су, которые принес: «Что я мог купить на эти гроши?» Они были такие красивые и блестящие, эти медные су, и их было столько же, сколько пальцев на руке у Катрин. На су большого пальца отец мог бы купить буханку хлеба, похожего на тот, что он пек когда-то в Жалада, а не на те черные, словно уголь, твердые, словно камни, ковриги, которые он иногда приносит теперь с мельницы в Брёйле… На су указательного пальца…
Какие странные названия: указательный, безымянный, мизинец… Это Франсуа научил ее их названиям. Он все знает, этот Франсуа… Но где же она остановилась? Ах да, указательный палец… На су указательного пальца Катрин купила бы сала, придававшего такой чудесный аромат супу, который они ели на ферме… А на су среднего пальца она купила бы сыру — жирного, мягкого и белого… Интересно, плачет еще отец или перестал? Подобрал ли он свои су?..
На су безымянного пальца Катрин купила бы голову сахара. Безымянный палец.
На этом пальце у отца с матерью надеты золотые обручальные кольца. Но разве не продали они все свои драгоценности? Золотой крест на цепочке, золотые серьги, браслет… Еще совсем недавно, по воскресеньям, надев их на мать, отец говорил восхищенно: «Королева!» — и заливался счастливым смехом. А потом прятал драгоценности в шкаф и шел во двор, мурлыкая вполголоса песню…
Теперь отец больше не пел, никогда не пел. И не от рыданий ли вздрагивали его плечи нынче вечером? И золотых вещей больше нет. Однажды к ним в дом пришел Крестный и принес яйца, фрукты и хлеб — целую корзину хлеба. Дети радовались, сидя за столом, но ни Крестный, ни родители не разделяли их радости. После обеда Жан Шаррон достал золотые вещи; он, мать и Крестный склонились над ними и долго любовались. Наконец Крестный вынул из кармана клетчатый платок, сложил в него драгоценности и уже хотел было завязать в узелок, как вдруг отец воскликнул: «Только не крест! Сохраним хотя бы крест!» Тут мать заговорила вполголоса, часто упоминая имя Франсуа, а также слова «болезнь», «выздоровление», «доктор». В конце концов отец швырнул крест в платок Крестного, тот завязал платок узелком и ушел…
