Сборник был беспощадно зарублен в недрах издательства. Палачом-рецензентом оказался критик Корнелий Зелинский, один из знакомцев Цветаевой по Голицыну. Текст его шестистраничного омерзительного отзыва ныне известен. Там есть всё: сведения об авторе, который жил в окружении врагов советской власти и печатался в белоэмигрантских изданиях, обвинение в формализме, пустоте, бессодержательности стихов, тезис о коренной чуждости советской поэзии. И прочее в том же духе. Кажется, более всего задело Цветаеву обвинение в формализме; в записи на отзыве она назвала это обвинение «просто бессовестным». И добавила, подчеркнув: «Это я говорю — из будущего. М.Ц.» (Зелинский был плодовит, печатался много, но в историю литературы войдет именно и только этим — бессовестным отзывом на стихи великой Цветаевой. Справедливость судьбы.)
В начале декабря 1940 года она закончила перевод стихотворения Шарля Бодлера «Плаванье». Эта работа стала для нее наслаждением. Широкое дыхание, гордость и счастье творца — будто сама она создала этот текст, близкий ей всем своим пафосом… «Спасибо», — записывает она в тетради по окончании работы. Не себе «спасибо», конечно. Но тут же в рабочей тетради — жалоба: «Пока я буду переводить других, — кто будет писать мое? Меня?..» И через пару страниц: «Когда меня спрашивают: Почему вы не пишете стихи? Как Вы можете не писать? — я задыхаюсь — от негодования. — Какие стихи? Я всю жизнь писала от избытка чувств. Сейчас у меня избыток каких чувств? Обиды. Горечи. — Одиночества. Страха. В какую тетрадь — писать такие стихи?? <…> Как я сейчас могу, когда мои… Если бы я этой книгой могла спасти тех… <…> Слава? Она мне не нужна. Деньги? Пойдут кредиторам. А главное, что все это случилось со мной — веселой, живой, любящей (все и всякого), доверчивой (даже сейчас…) За что? И — к чему? Ни умнее, ни лучше я от этого не стала, только писать перестала — и быть перестала. Разве я — живу? Разве это я — живу?»
Писать перестала — и быть перестала…
Отложи на время книгу, читатель. Наступает 1941-й год.
5
За полмесяца до начала войны судьба подарила Цветаевой встречу с Анной Андреевной Ахматовой.
Они увиделись на Большой Ордынке, 17, в квартире писателя Виктора Ардова, знакомого Цветаевой по Голицыну, и его жены актрисы Нины Ольшевской. Супруги давно дружили с Ахматовой, часто останавливавшейся у них во время своих наездов в Москву. Цветаева пришла по приглашению Ардова и провела на Ордынке — по одним сведениям, два-три часа, по другим — все шесть. Разговаривали Ахматова и Цветаева наедине, сначала в столовой (она же гостиная), а затем в крошечной комнатке, отведенной здесь Анне Андреевне, — там можно было поставить всего один стул.
