Она снова отвернулась к окну, и углубилась в осознание своего горя. Не зная, что ответить, я поспешила скрыться.
— Скоро ужин, я помогу Еве накрыть на стол.
Словно госпожа нашего дома, Генриетта взмахнула рукой, давая понять, что не смеет более меня задерживать. Королева отпускала свою фрейлину.
— Вы присоединитесь к нам?
— Я не голодна. — Холодно ответила она.
Я вышла, оставив Генриетту в одиночестве, бросив напоследок лишь один случайный взгляд. Она продолжала неподвижно сидеть в кресле. Я плотно закрыла за собой дверь. Пусть она побудет наедине со своими мыслями. Наверно так было правильно.
Она не присоединилась к нам за ужином, оставив приглашение без ответа. После ужина, я уложила Александра спать и спустилась вниз. Генриетта уже переместилась в гостиную. На небольшом столике стояла остывшая еда, к которой она так и не притронулась. Когда я вошла, Генриетта, с распушенными по спине, волнистыми локонами, медно-русого оттенка, сидела у рояля и склонив голову, смотрела на клавиши. Я замерла на пороге, боясь потревожить ее умиротворенное уединение. В тот же момент, Генриетта взмахнула руками, и опустила свои тонкие длинные пальцы на клавиши. Зазвучала музыка. Она играла Лунную сонату. Спокойно и чувственно покачиваясь, погружаясь в размеренный темп мелодии. Божественно! Она играла божественно. Я сглотнула ком, подкативший к горлу. Захотелось броситься к ней, упасть на колени и обхватив ее ноги разрыдаться вместе с этой великолепной и божественной женщиной.
Я подошла к ней и села рядом. Генриетта даже не посмотрела на меня. Сохраняя спокойствие, она продолжала играть. На одно мгновение, музыка захватила меня и я почувствовала как закружилась голова, так проникновенно и жалобно играла Генриетта, намеренно снижая темп и яростнее ударяя по клавишам в самых волнительных и сильных моментах. Казалось, что именно так плачет душа каменной женщины — проникновенно, жалобно, тревожно.
Послышался звук открывающейся двери, и шаги. В гостиную вошел Генрих. Я обернулась и в глаза бросилась неестественная ему бледность. Он прятал глаза и тяжело дышал, переминая в руках кожаные перчатки. Генриетта доиграла, опустила руки на колени и обернулась. Не надо было спрашивать, что бы понять какие новости он принес. И Генриетта не спрашивала. Она не отрываясь смотрела на брата. На ее мраморном лице, застыло холодное безразличие. На нее страшно было смотреть без слез.
Генрих бросил перчатки на комод и убрал руки за спину. Я видела, как он подавлен, и как трудно ему произносить слова. Он молчал, видимо собираясь с силами. И вдруг резко поднял голову, поймал взгляд Генриетты и сдавленно, скорбно произнес:
