Тов. Майкерский остолбенело взглянул на него и снова вскочил и забегал по комнате.
— А, вы не помните! Так достаточно того, что я вам говорю: он произнес неслыханные вещи. Я не могу их повторить, я уже не помню, и не желаю помнить, да, не желаю, но это была чистая контрреволюция, мистика, полное безобразие. Да вы хоть помните, что он вас оскорбил? Или вы все забыли?
— Он не хотел меня обидеть, — опустив голову, с трудом выговорил Петр Петрович.
— Вот как! А вы помните, например, когда я ушел от вас?
— Раньше других, Анатолий Палыч, как вы всегда делаете.
— Раньше других! А когда именно?
— Я на часы не глядел, Анатолий Палыч.
— Не глядели! А вы помните, как он пошел танцевать? А вы помните, что все стали подпевать этим мальчишкам, Райкину и Геранину? А вы помните, что все, все, даже Евин и Язевич, тоже пошли в пляс?
— Ну, что ж, Анатолий Палыч, значит, им весело было.
— Нет, вы меня с ума сведете, тов. Обыденный! А если б кто-нибудь в окно заглянул и увидал, что весь распределитель пляшет? Наш распределитель! И всем коноводит какой-то подозрительный актер? А может быть, он и не актер? А может быть, он это нарочно? Что?
— Ну, что вы, Анатолий Палыч! Ну, что такого было? Повеселились немного, и все.
— Хорошенькое «повеселились»! Вот сегодня это веселье сказывается! У Евина — просчет, никто ничего не делает, а Ендричковский такие дерзости говорит, за которые сотрудников надо гнать вон, как заразу.
Тов. Майкерский схватил графин со стола, налил себе воды и выпил. Потом он отдышался и сказал несколько тише:
— Ендричковскому я объявлю строжайший выговор с последним предупреждением. Евин обещал исправить все в три дня и не спать ночей. Буду ли я спать эти ночи, другое дело, но давайте надеяться, что он обещание сдержит. А вас, Петр Петрович (тов. Майкерский в первый раз за этот день назвал Петра Петровича по имени-отчеству), я прошу быть внимательней. Я не имею права вмешиваться в вашу частную жизнь, но, конечно, ноги моей больше не будет там, где я могу встретить этого танцора.
На этом закончился служебный разговор. На этом закончились для сотрудников тревоги понедельничного дня. Тов. Майкерский больше из кабинета не выходил, а испуганные сотрудники истово взялись за работу, стараясь не думать о вчерашнем. Кое-как служебный день дотащился до конца. Но не все еще было закончено для Петра Петровича.
Он вышел из распределителя последним и медленно пошел домой пешком. Проходя пустынным переулком, он вдруг почувствовал такое головокружение, что вынужден был схватиться рукою за выступ стены. Все качнулось не столько в глазах, сколько в голове, и потом, как под ударами какого-то молоточка, пошло кружиться с возрастающею скоростью. Пришлось несколько раз закрыть и открыть глаза и глубоко вздохнуть, чтобы прогнать это ощущение. Тут же зашалило слегка сердце — дало несколько чувствительных перебоев. Петр Петрович подумал, что, может быть, он, в самом деле, вчера выпил лишнее. Что ни говори, а возраст уже не тот, чтобы угнаться за молодыми. Эта мысль была почему-то очень обидна. Петр Петрович стал вспоминать прошлое и убедился внезапно, что вообще в своей жизни он ни разу не выпил так, чтобы можно было помянуть этот случай с восторгом. В сущности говоря, это было просто смешно, и скорее следовало радоваться тому, что почтенный человек вел себя всю жизнь примерно. Но и эта мысль глубоко обидела Петра Петровича. «Что же, — подумал он, — все было прилично, и все было скучно, а хоть бы раз…» Что — раз, он не знал и не мог найти этому определения. Он остановился на улице и потер лоб. «В самом деле, что — раз?.. Из себя выпрыгнуть, что ли?» Нет, это Петра Петровича не соблазняло. «А вот как это сказал вчера Черкас? Выразить себя, так, кажется?» Петр Петрович усмехнулся. «Где уж тут выразить себя! Да и что выразишь?»
