Так что сейчас и в самом деле снова настало время для больших шагов. Но это время не только для великого американского проекта. Пришло время, выражаясь словами другой великой речи[37], чёрным людям и белым людям, евреям и гоям, протестантам и католикам — а также индусам, мусульманам, буддистам, мужчинам и женщинам, исповедующим любые религии или не исповедующим никакой, гражданам всех объединённых наций, членам всех расовых и религиозных групп, составляющих нашу уникальную разновидность человечества — им всем пришло время отправиться дальше, в мире и гармонии, проявляя взаимное уважение и дружбу — продолжить путешествие, которое мы, Homo sapiens, ненадолго прервали…
— Я думаю, — сказала Вессан, — что вам нужно многое обсудить наедине. Наверное, я возьму Мегу, и мы пойдём посмотрим на звёзды. — Мега как раз только что проснулась. — Мега, пойдёшь гулять?
— Конечно! — сказала Мега.
Вессан поднялась с кресла, отыскала свою шубу, замотала Мегу в пару просторных рубах и повела её к двери.
Мэри ошутила на лице дуновение холодного воздуха, когда она открыла дверь. Она проследила глазами за выходящими Вессан и Мегой; деревянная дверь закрылась за ними.
— Мэре… — сказал Понтер.
— Нет, нет, дай мне подумать, — ответила Мэри. — Просто дай мне пару минут подумать.
Понтер доброжелательно кивнул, отошёл к очагу и занялся разведением огня.
Мэри встала с вакуумного шкафа, пересела в кресло, которое освободила Вессан, и опёрлась подбородком на сложенные ладони.
Подбородок…
Характерная черта Homo sapiens.
Но тривиальная, совершенно неважная.
Мэри вздохнула. Если бы не вопрос места жительства, ей было бы безразлично, будет у них мальчик или девочка.
И ей определённо всё равно, будет у неё пробор посередине или сбоку. Или какого цвета будут у неё глаза. Или будет ли она так же мускулиста, как Понтер. И насколько острый будет у неё нюх.
Лишь бы она была здорова…
Эту мантру родители повторяют тысячи лет.
Кроме как в лаборатории Вероники, у Мэри никогда в жизни не случалось полноценных религиозных переживаний, но, тем не менее, она искренне верила в Бога. Даже сейчас, зная, что её предрасположенность к этой вере прошита в её мозгу, она продолжала верить.
Хочет ли она лишить своё дитя утешения, которое даёт эта вера? Хочет оградить от религиозного экстаза, который обходил Мэри стороной за пределами лаборатории, но который, по-видимому, посещал стольких других людей?
Она подумала о мире, в котором пребывает, и риторика выпусков новостей её юности вдруг всплыла в её памяти. Слова, которых до сих пор она тщательно избегала.
