– Я ненадолго уйду, а ты поспи еще, ладно? Там на столе булочки есть и молоко. Поешь, когда встанешь. Никому не открывай. Я скоро.
Снова промычав, Машка перевернулась на другой бок, заснула. Наскоро умывшись и одевшись, Соня тихо закрыла дверь, вышла из дому. Судя по записанному на бумажке адресу, ехать ей предстояло долго, на другой конец города, с двумя пересадками.
Общественный транспорт она ненавидела со всей страстью души. Всегда ходила пешком или приспосабливала для путешествий мужнин жигуленок. А общественный транспорт – это ж как адова сковородка! Суетливая толкотня злых людей, одетых в дешевые пуховики, грубые джинсовые подделки и кожзаменитель. Зато каждый из них считает своим долгом, оказавшись в общественном транспорте, достать «из широких штанов» свой мобильник, непременный атрибут сопричастности к мировой цивилизации. Как вот эта девчонка вполне поселкового вида, пристроившаяся прямо у нее за спиной в переполненном автобусе.
– А чё ты? Ну, говори, говори… Да не, у меня безлимитка, я трепаться сколько угодно могу. Да не, в автобусе еду. А чё еще делать-то?
От чавкающего жвачкой голоса за спиной Соню передернуло. Вот у девчонки заботушка – безлимитка зазря простаивает, а поговорить особо и не о чем. И атрибут сопричастности от бездуховности никак не спасает.
Нет, все-таки хорошо, что она, Соня, другая. Что не живет среди них. Таких. Спасибо «врожденным признакам чрезмерно выраженной интроверсии». А с другой стороны – очень уж плохую шутку они с ней сыграли, эти признаки. Мужа-добытчика проворонила. Доброго, любящего, преданного. Забылась там, замечталась, зачиталась-загулялась в своей интроверсии…
«Не любишь ты никого! И правильно, что от тебя отец ушел!» – опять настойчиво зазвучал в голове Сашкин злой голос. «Ах, поганка такая! Будешь ты меня любви и дружбе учить!» – возмущенно отмахнулась от Сашкиного голоса Соня. И вообще, надо было уже как-то пробираться к выходу через плотно стоящие людские тела с каменными лицами, готовыми в любой момент взорваться хамством, только тронь… «А скоро придется так вот каждое утро ездить», – с тоской подумала Соня, относительно благополучно добравшись до открывшихся дверей и выйдя наконец на свежий воздух.
Она долго жала на кнопку звонка рядом с написанной на бумажке и аккуратной приклеенной скотчем Майиной фамилией. Постояла перед деревянной двустворчатой дверью, прислушиваясь, потом снова нажала. Никто не открывал. Соня совсем уже собралась уйти, когда дверь неожиданно подалась, явив ее глазам Майю. Выглядела Сашкина подруга действительно не очень хорошо, а точнее, даже очень нехорошо: натянутая на скулах смуглая сухая кожа горела болезненным кирпичным румянцем, глаза были красными, воспаленными и злыми. «Щелкунчик, – вспомнила Соня ее театральное прозвище. – Настоящий щелкунчик. Только больной очень».
