— Я люблю вас, вы — единственная женщина, способная меня понять. Вы необыкновенная. — Правильность французской речи Вольфганга выдавала в нем иностранца.
— Вы ведь поэт, да? — она обсыпалась розовой пудрой.
В гардеробную без стука вошел длинноволосый юноша с греческим профилем, таща завернутую в газеты картину.
— О! — обрадовалась Беба, — Гиги! — она приветственно протянула ему руку, обтянутую длинной черной перчаткой. — К сожалению, должна вас покинуть. — Она закуталась в оранжевое боа и улыбнулась в дверях на прощание.
Гиги вынул из ящика китайского инкрустированного столика сигареты Бебы. Протянул пачку студенту.
— Я Гиги, — представился он, — Гиги из Сицилии.
— Вольфганг Занзауэр. — Студент взял сигаретку и сунул в рот, наслаждаясь любимым Бебой ментоловым ароматом. Гиги подал ему зажигалку.
— Я не курю. — Вольфганг скосил глаза на торчащую между зубами сигарету. — Я сосу.
— Ага. — Гиги понимающе покивал головой и закурил. — Ты, наверное, влюблен в Бебу.
— Да. Я хочу, чтобы госпожа Беба Мазеппо стала моей женой.
— У тебя нет шансов. — Гиги высвободил картину из газет и приложил к стене над зеркалом. — Неплохо, правда?
— Пикассо. «Девушки из Авиньона», — верно отреагировал на репродукцию студент.
— Никакой не Пикассо, и никакие не «Девушки из Авиньона», — Гиги поставил картину на туалетный столик. — Автором являюсь я, Гиги дель Солдато. Критически взглянув на эту картину Пикассо, я расширил ее название, подклеив в нижнем правом углу железнодорожный билет. Теперь это «Девушки из Авиньона с пересадкой в Бордо». Можно лишь развивать достижения мастеров. Настоящее искусство кончилось. Осталась только гениальная Беба Мазеппо.
— Я поэт, — представился вторично Вольфганг. — И что касается поэзии, мне кажется, она развивается, — он поколебался. — Я развиваюсь, — он положил ногу на ногу.
— О’кей, о’кей. — Гиги примиряюще взмахнул рукой. — Я говорил о живописи.
— Я, собственно, — Вольфганг закашлялся, — хотел бы жениться на госпоже Бебе, потому что в будущем, когда я прославлюсь, а она станет моей вдовой, то действительно будет вдовой, достойной моего творчества.
Гиги, охватывая цепким взглядом художника поэтичность белой расстегнутой рубашки Вольфганга, запутался в его планах относительно Бебиного будущего.
— Откуда ты знаешь, что умрешь раньше Бебы, ты младше нее на четверть века, — договаривая предложение, он понял, какую бестактность совершает. Это подтверждала и неестественная бледность Вольфганга. — Но, может быть, скоро изобретут прививку, — утешил он студента.
