Но на двух пунктах я настоял.
— Джон, ты должен назвать свою фирму «Аладдин».
— У тебя богатая фантазия. Чем плохо «Дэвис и Саттон»?
— Так нужно, Джон, так должно быть.
— Почему? Опять твое предвидение?
— Может быть. На товарном ярлыке мы изобразим Аладдина с лампой и выходящего из нее джина. И еще одно: главная контора должна быть в Лос-Анджелесе.
— Что? Ты спятил, если думаешь сманить меня туда. Чем тебе не нравиться Денвер?
— Всем нравится. Денвер — красивый город, но строить здесь фабрику нельзя. Стоит только подобрать здесь приличное место, как окажется, что эта земля нужна какому-нибудь федеральному ведомству, и тебе снова придется искать. А время уходит. Кроме того, здесь не хватает рабочей силы, строительные материалы на вес золота, некоторые детали днем с огнем не найдешь. А в Лос-Анджелесе — неисчерпаемый рынок рабочей силы, Лос-Анджелес — морской порт, в Лос-Анджелесе — …
— А как насчет смога? Его-то к достоинствам не отнесешь.
— Смог скоро победят. Поверь мне. Кстати, разве ты не заметил, что и в Денвере взялись производить его?
— Подожди минутку, Дэн. Мне вполне ясно, что тебя не переспоришь — значит, это и в самом деле важно. Но у меня должна быть какая-то свобода.
— Естественно, Джон.
— Конечно, надо быть полным психом, чтобы переезжать в Калифорнию. Я бывал там во время войны, видел все. Спроси у Дженни, она коренная калифорнийка — это ее тайный грех. Ее туда багром не затащишь. А здесь — чудесные зимы, свежий горный воздух, великолепные…
— Я никогда не зарекалась вернуться в Калифорнию, — сказала Дженни, оторвавшись от вязания.
— Что такое, дорогая?
Дженни не любительница трепаться. Если уж она заговорила, значит ей есть что сказать.
Она отложила спицы — добрый знак.
— Дорогой, в Калифорнии мы могли бы вступить в клуб Дубовой Долины. Они там купаются круглый год. Когда мы в последний раз приезжали в Боулдер, весь бассейн был затянут льдом.
Наконец, наступил долгожданный день — 2 декабря 1970 года. Я тянул с отъездом до последней минуты. Из-за чудовищной дороговизны деталей я совсем издержался, и мне пришлось занять у Джона три тысячи в счет будущих прибылей. Он позволил мне написать расписку, потом порвал ее и бросил клочки в корзину.
— Расплатишься, когда станешь миллионером.
— Это будет лет через тридцать, Джон.
— Неужели так долго?
Я задумался. После нашей первой встречи он ни разу не попросил меня рассказать мою историю. Да и тогда он прямо заявил, что не верит ни одному моему слову — однако поручился за меня в клубе.
