Чем дольше путь, тем меньше думаешь, ритм ходьбы не способствует размышлениям. Наше внимание приковано к тому, что мы видим и слышим, чем дышим, на эти цветы, ветер, деревья, которые сливаются с пейзажем — с рекой, горой, дорогой.
Но через некоторое время ноги начинают ныть, одежда уже промокла от пота, и единственное, о чем мы думаем — это где бы спрятаться от солнца.
Тяжелое восхождение, обжигающая жара, чересчур плотная одежда, тяжесть рюкзаков, мускулы болят, сердце стучит, пульс учащен, ноги идут, но уже не сами по себе — мы заставляем их передвигаться. У нас есть негласный договор, неписаное правило, что мы никогда не жалуемся друг другу. Просто когда поход становится чересчур тяжелым, мы сокращаем остаток дневного пути. Жалобы могут испортить все путешествие, это мы хорошо знаем, поэтому идем молча. Именно молчание нас и объединяет, поэтому мы и можем идти долго и преодолевать тяжелые маршруты, вместе, держа минимальную дистанцию. Дистанция составляет не более ста метров, мы идем каждый сам по себе, мы молчим.
Вдруг Нарве падает, неужели он сломал ребро? Он не говорит ни слова. Я ринулся к нему сквозь кустарник, не разбирая дороги, срывая кожу, теперь рука и живот у меня окровавлены.
Мы смеемся, когда доходим до места, где решили остановиться и отдохнуть, сделать привал. Мы лежим в траве и созерцаем собственные раны, не теряя чувства юмора, — ведь пока шли, молча и стоически, нас жалили и кусали насекомые, нас украшали синяки и ссадины. Нам все нипочем — нас не узнать, у нас новые лица, опухшие глаза, потрескавшиеся губы и обожженная кожа. Мы выглядим как двое бродяг, у нас рваные пиджаки и штаны с пятнами и грязью на коленях. Лежа в траве, мы потешаемся сами над собой, ничего себе вид у нас.
— И это только начало, — рассуждает Нарве. — Я представляю, как мы будем выглядеть через неделю, когда заявимся в ресторан в Фетхие и закажем там пияз и бутылку красного вина.
— А вдруг мы не придем? — отвечаю я.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что нам будет нелегко вернуться обратно, к нормальному образу жизни, к тому, чем мы занимались прежде, перед тем, как отправились в поход. Я не знаю, но ведь это, возможно, и есть настоящее начало, начало новой, совсем другой жизни, другого образа жизни.
Несколько часов мы проводим в тени, на траве.
Потом пускаемся в путь. Вот и Гёйнюк Яласи, то есть вершина Гёйнюк. На самом верху расположен старый полуразрушенный дом, он стоит на толстых высоких сваях. Мы открываем дверь и обнаруживаем, что дом пуст, только старые шерстяные ковры расстелены на полу. Мы решаем здесь переночевать, подметаем полы и ковры, и вдруг слышим звуки флейты. Мы спускаемся по лестнице, и за домом, под апельсиновым деревом видим: человек с белой бородой и в черной шляпе играет на флейте. Он вдруг вскидывает правую руку, а потом роняет ее на бедро, это обычная команда пастуха собаке, чтобы она заняла свое место. Но у него нет собаки, этот жест адресован нам. Он повторяет движение: на место. Мы смотрим друг на друга: Нарве и я.
