Сговорились несколько человек, постарше, пробираться к Зуйкам и перейти фронт — к своим. Зуйковские ребята знали путь в обход — оврагом по ручью, выйти на болотце, откуда ручей идет, болото небольшое, неглыбкое, хлипко, но трясины нет, не утонешь, за болотом будет перелесок, и выйдешь низиной к середине села. Но до оврага этого не близко, идти надо скрываючись, кустами да перелесками, а открытые места сторожко проходить, не кучно. Путь немалый — верст пятнадцать, и пройти его надо затемно.
Подумать только: Гришка мой с теми ребятами увязался. Не догадалась я, когда он про энтих ребят сказывал, что он с ними собирается, да и как он мог, не сказавшись, уйти, ума не приложу, такой добрый мальчик. А он смолчал — знал, что не пущу...
Прибегла ко мне девчонка от одних, у них парень тоже пошел, и сказала про Гришу. Я чуть ума не решилась: как вернуть? Куда бечь? Заметалась и побегла было, да вернулась: а Витька, а Поленька? Ну как пропаду. Куда мне от них? Сижу, качаюсь, фартуком рот зажала, вою со страха. Так и досидела до рассвета. Тут мой Гришенька и пришел: возвернулся сыночек мой, я уж его не бранила, только попеняла: как же ты меня бросил? Пришел весь мокрый, в глине. Ползли по оврагу, он отстал, испугался. Слава тебе, Господи, говорю, что испугался.
Насилушки одежду от глины отполоскала, повесила в сарае, чтобы не на виду. А сына — на печку, сидел там закутанный в тряпье два дня. Ох и грязные мы тогда были, ох и страшные, невозможно вспоминать!
На другую ночь немцы снялись, ушли, а днем наши пришли в Селихово. Тут нас, беженцев из других деревень, кто из-под немца ушел, собрали, посадили на грузовики и отправили в сторону Тулы. А Тонька наша пропала. Уехали без нее. Там, за Окой, сказали, эвакопункт, там вас направят, куда надо, и устроят. А я думаю про себя: вот Зуйки наши освободят, и мы потихоньку двинемся домой. Покуда поехали, куда везут. Мы на первый же грузовик попали.
Встретился нам на дороге большой начальник. Приказал наши машины остановить, вышел из своей, подошел к нам, спрашивает: откуда мы, где наши родные места, где были да как с нами немцы обходились. А я заплакала, говорю: “Что же вы нас немцам отдали безо всякого бою?” А он мне: “Не плачь, мать, натерпелись вы, это видно, прости уж нас. Не были мы готовы к их разбойничьему налету”. И пригласил нас подъехать к дому, где он стоял, выйти, перекусить, здесь близко; вестовому сказал — приготовиться. “Спасибо,— говорю,— но к вам пойти не можем, мы сильно грязные, даже вшивые”.— “Ладно,— он отвечает,— я прикажу вам в машину принесть кое-что из продуктов. А как довезут вас до эвакопункта, в бане помоетесь и одежду вашу пропарят в вошебойке”. Попрощался, поехал. А нам принесли хлеба, тушенки в банках, сахару и сала. Спасибо ему. Спросила у солдата, кто он, этот добрый человек. Говорит — генерал Кутепов. Я запомнила: до сих пор ему благодарная.
