Вито был так шокирован тем, что его назвали «миленьким», что едва мог говорить. Это было похоже на ласку. До сих пор его никто так не называл. Девушки, с которыми он был знаком, называли его «милым», «куколкой», «малышом», но только тогда, когда они обнимались. Он почувствовал, что возбуждается, и смутился из-за этого.
— Нет, — сказал он наконец. — Я никуда не собирался. Весь лень мой.
— Ой, ты просто прелесть. Ну ладно, сейчас ты тратишь свое время, а потом, если ты захочешь, я приготовлю тебе сандвич. Если тебе понадобится, чтобы я подержала что-нибудь или что-нибудь включила, позови меня. Я хочу закончить макияж.
Она по-новому перехватила халат, так что Вито увидел — или вообразил, что увидел — темные кружки сосков, прижатых к складкам нежной ткани. Затем она вернулась в свою комнату, закрыв дверь, но не заперев ее. Он слышал, как она напевала тонким, но чистым голосом:
— Я буду любить тебя, как никто не любил — всегда-а. И в дождь, и в солнце…
Вито эти звуки показались чарующими. Он подумал, что его мать любила петь. Ему показалось, что он даже помнит, как она пела.
Но точно вспомнить было трудно. Он не так уж много помнил. По временам он вспоминал ее запах. Иногда, получив рубашки из прачечной, он думал о матери, потому что запах чистой материи, мыла и крахмала напоминал ему о ней. А однажды — он помнил это очень ясно — она взяла его к себе на колени. На ней была голубая блузка с маленькой желтой брошкой в виде бабочки, прикрепленной на груди. Он лизнул бабочку и навсегда запомнил теплый привкус металла. А затем мать крепко прижала его голову к своей груди и держала так до тех пор, пока запах мыла и крахмала не усыпил его.
Иногда — он больше не делал этого, правда, он уже давно не делал этого — он клал щеку на плечо отца, улавливая след того же аромата, тепла и чистого белья, но это недолго продолжалось, потому что все перебивал запах сигар. И отцовское плечо было другим. Там не было мягкого местечка для его головы.
Иногда также — забавно — когда он обнимался с девушкой — ну, например, с Элис Мартулло с конца улицы, у которой были большие колотушки и которая позволяла ему пощупать себя, когда они были одни на крыше — так вот, иногда ему хотелось закрыть глаза и спрятать лицо у нее на груди. Но не на голой груди, а на прикрытой платьем. Хлопчатобумажным платьем или блузкой. Если она была в свитере, этого не было. Он стыдился этого чувства и никогда не говорил о нем другим парням.
