− Нет Миаха, но останется Аирмед, − говорит он, и она поднимает изумленные глаза, потому что нечасто слышит в его голосе проявление чувств. Тогда она складывает руки на коленях и просто смотрит, оставаясь безмолвным свидетелем всему, что происходит тут.
− Если он встанет, кого, как ты думаешь, он возьмет взамен?
Нуаду, кажется, осознает, что произошло.
− Я рад, что убил не тебя, мой друг и брат, − хрипло говорит он. − Я рад, что не убил тебя, невинное дитя. Я… не желал этой смерти. Я вполне осознаю, что я натворил: я лишил мой народ целителя, а тебя — сына. Я заплачу любую виру, Диан Кехт.
Он смотрит на меч в своей руке, словно впервые понимает, сколь страшные силы подчинены ему и сколь страшным орудием они способны сделать его самого.
− Что, если она опять захочет чужой жизни, Диан Кехт?
− Даже наверняка.
− Возможно, будет лучше, если я не выйду из этого чертога?
Диан Кехт минуту обдумывает эту возможность.
− Нет, − говорит он. — Грядет великая война, и не обойдется без великой битвы. Это понятно всякому, кто умеет думать, даже если бы кое-кто не каркал о том ежечасно. Фоморы тоже не дремлют, у них есть свои предсказатели с их собственными пиар-пророчествами. Нам нужен Нуаду, но…
− Я понял.
Они встречаются глазами, и не нужна никакая вещая птица, чтобы предсказать — Нуаду не выйдет из великой битвы. Это его не пугает. Ничто не может быть страшнее пустого пыльного чертога, в котором он уже был похоронен заживо.
− Смерть Миаха я объясню, − спокойно говорит Диан Кехт.[3]
* * *
К берегам фоморовых земель причалил корабль, и прибывшие на нем были богаты и отличались любезным обращением. У них были собаки и лошади, и, будучи приглашены на состязания, гости победили и в собачьих бегах, и в скачках. Последними состязались мечники, и когда воин, вышедший от приплывших, взялся за меч, на пальце у него блеснуло золотое кольцо. Встал тогда король Элатха и признал перед всеми своего сына, и спросил его, в чем возникла у того нужда, что отправился он искать отцовской поддержки.
− Они меня больше не хотят королем! Они снова хотят Нуаду, у которого рука выросла. Я не могу тягаться с Нуаду. За Нуаду нынче все, кто прежде желал моих милостей, — даже тесть мой Дагда. Сказал я им, что признаю их право и виноват пред ними, но попросил позволить мне править до истечения семи лет, на которые был уговор, а после уйду с миром. Мне надо было выиграть время, иначе они убили бы меня. Они согласились, но прокляли меня и сказали, что больше не станут платить мне податей.
