Таким образом, для Лактанция несомненной является связь философии (знания) и религии, откуда проистекает вывод, превращенный апологетом в исходный тезис своих рассуждений: «никакую религию нельзя принять без философии, и никакая философия не может быть понята без религии» (1.1.25). Все философы, пишет он, всю свою жизнь искали ответы на важнейшие вопросы бытия и все же не могли их найти, «так как либо держались ложной религии, либо совершенно отвергали всякую» (III.30.4).
Лактанций не только стремится подчеркнуть силу человеческого разума, а, стало быть, оправдать знание как таковое, но также хочет защитить античное красноречие, ставшее в ранней христианской апологетике одним из объектов беспощадной критики. Для ранней апологетики, особенно латинской, предпочтение простой речи перед изысками риторики было почти аксиомой.[27] Атакуя риторику, апологеты, по сути, защищали пророческие книги, написанные, по мнению языческих критиков христианства, грубым и примитивным языком. В отличие от своих предшественников, Лактанций, также признававший, что «чистая и неприкрытая истина более ясна, так как сама по себе она достаточно прекрасна, и потому от внешних прикрас она только искажалась» (III. 1.3), считает не только допустимым, но и необходимым поставить красноречие на службу христианской мудрости. Он критикует Тертуллиана именно за то, что африканский защитник христианства, в отличие от Минуция Феликса, не обладал красноречием (V.1.13). Считая философию более ценной для защиты веры, чем ораторское искусство, Лактанций тем не менее прямо говорит в начале «Божественных установлений» о пользе красивого слога. «Нам весьма полезен, — пишет он, — и тот опыт выдуманных споров, чтобы теперь, используя ораторское богатство и умение, мы раскрыли основание истины. И пусть истина могла быть утверждена без помощи красноречия, поскольку защищена она многими средствами, однако ее следует дополнительно осветить блеском и изяществом слога, и, в известной мере, нужно говорить велеречиво, чтобы она увереннее проникала в души как собственной силой вооруженная, так и в изящные фразы облаченная» (1.1.10). Отсюда особое уважение Лактанция к Цицерону, отсюда и закрепленное за Лактанцием прозвище «христианского Цицерона».
Исходя из идеи просвещенной религии, Лактанций в качестве образца единства теоретической и практической сторон мудрости выдвигает образ Иисуса Христа. Христос единственный за всю историю человечества «в слове передавал мудрость и учение Свое подтверждал добродетельным поведением» (IV.23.10). Только Христос был совершенным Учителем, которым не мог стать ни один человек, поскольку ум человека отягчен плотью. Из‑за этого человек не может самостоятельно открыть истину, а способен лишь принять ее извне (IV. 24.3). Но в то же время для наставления людей в добродетели Сын Божий должен был принять человеческую плоть, чтобы примером Своим засвидетельствовать, как следует переносить страдания ради справедливости (IV.24.7).
