ДЭЛТОН. Больше ничего. В остальном он был просто отменным работником. Ничем себя не компрометировал.
ДАЙЗЕРТ. Конюшни запирались на ночь?
ДЭЛТОН. Да.
ДАЙЗЕРТ. А кто-нибудь спал в смежных помещениях?
ДЭЛТОН. Я и мой сын.
ДАЙЗЕРТ. Два человека?
ДЭЛТОН. Прошу прощения, доктор. Это, возможно, всего лишь мои фантазии. Сказать по правде, случившееся так меня потрясло, что я теперь и сам могу соврать и поверить во что угодно. Если вам от меня больше ничего не нужно, я пойду.
ДАЙЗЕРТ. Послушайте: даже если вы правы, почему кому-то могло прийти в голову делать такие странные вещи? Почему какой-то парень предпочитал ездить верхом в одиночестве по ночам, когда тем же самым он мог с успехом вместе со всеми заниматься днем?
ДЭЛТОН. Это вы меня спрашиваете? Ведь сумасшедший-то он, разве не так?
(Дэлтон покидает площадку и садится на свое место. Дайзерт провожает его взглядом.)
АЛАН. Это было сексуально.
ДАЙЗЕРТ. Его запись была готова тем же вечером.
(Алан сидит на кровати с диктофоном в руках. К нему стремительно подходит Медсестра, забирает диктофон, подает Дайзерту и возвращается на свое место.)
АЛАН. Ведь это именно то, что вы хотите знать, да? Все верно, все так и было. Я говорю о пляже. О том времени, когда я был ребенком. То, что я рассказал вам о… (Пауза. Он переживает глубокий моральный дискомфорт. Дайзерт сидит на левой скамейке, слушая его. В руках у него журнал. Алан спрыгивает с кровати и становится прямо за его спиной.)
Я несся верхом на коне. Ощущая ногами пот, выступавший на его шее. Парень крепко держал меня и позволял поворачивать туда, куда мне хотелось. Представляете, вся эта сила двигалась, подчиняясь вашей воле… Его бока были горячие и пахли… Внезапно отец скинул меня на землю. Я готов был треснуть его…
(Пауза.)
И еще. Когда я впервые увидел этого коня, то сразу же обратил внимание на его губы. Его рот был огромен. И там была уздечка. Парень дергал за нее, и на землю капала пена. Я спросил: «Это больно?» А он сказал… конь сказал… сказал…
(Он замолкает, словно одержимый болью. Дайзерт делает запись в журнале. Безнадежно.)
Потом было всегда одно и то же. Каждый раз, когда я слышал стук копыт, я срывался с места и бежал смотреть. Из какого бы глухого деревенского закоулка ни доносился этот звук. Я не мог оторвать взгляда. Все смотрел на их шкуру. На изгиб их шеи и пот, сверкавший в складках кожи… (Пауза.) Даже не могу вспомнить, когда это началось. Мама читала мне о Принце, которого никто не мог оседлать, кроме одного юноши. Или о белом коне из Откровения… «И вот конь белый, и сидящий на нем называется Верный и Истинный… Очи у него как пламень огненный… Имя его неведомо никому, кроме Его Самого».
