– Женить бы его да отделить разом к лешему… – бурчал он иногда сквозь зубы. – Всё на себя его грехи не брать… Тьфу, взял в дом выблядка на свою-то хребтину… А всё из-за тебя, дура! Надо было его в дворне оставить! У барина под носом небось не забалуешь! Отодрали б пару раз на конюшне – и вся дурь соскочила б!
– Не серчай, Матвеич, молод он ещё, образумится, – осторожно вступалась за пасынка Матрёна. – Ты сам-то в его года…
– Я в его года пахал без продыху на барина да на родителя! – вскидывался Прокоп. – На кулачных меня раз в год опосля Великого поста видали!
– И Ефимка пашет! Слава богу, не хужей прочих, в поле не последний! Лошадей лечить ажно из других сёл его зовут, а парню семнадцать всего! Чего ты к нему цепляешься?
– Много чести будет – к нему цепляться… – ворчал Прокоп. – Уж хоть бы дураком в мать уродился, – так нет, весь в родителя, сволочь, прости меня, господи… Не-е-ет, надо женить!
С последним, казалось бы, заминки быть не могло: девкам Ефим нравился. Он не был красив, ни капли смазливости не находилось в этом жёстком, тёмном от загара лице, всегда словно расколотом неприятной ухмылкой. Но когда он появлялся на сельских посиделках, девки начинали переглядываться, хихикать, толкать друг дружку под бока и воодушевлённо шептаться. Добрая половина всех выдумок и проказ на селе принадлежала Ефиму. За ним ватагой ходили все парни деревни, и Ефим с лёгкостью подбивал их на самые головокружительные забавы. То орда парней завалит двери какой-нибудь избы в селе дровами из поленницы, а потом Ефим влезает на крышу и льёт в трубу воду: хату наполняет дым, хозяева носятся по ней с руганью и воплями, не зная, как выбраться, а во дворе гогочут парни. То на посиделках, играя с девушками в «барина и кухарку», Ефим изображает барина и своими щипками и объятьями доведёт несчастную «кухарку» до слёз. То в зимнюю ночь парни поснимают ворота сразу с нескольких изб, выволокут их на середину деревни и со всем старанием обольют водой – так, что наутро ворота, схваченные крепким и толстым льдом, невозможно и расцепить. А то ещё дадут в руки пьяному мужику на улице горшок с навозом и скажут, что это штоф водки «для сугреву» или разденут того же пьяного до исподнего и втолкнут в избу, где прядут и поют девки. Прокоп, узнав о подобных забавах, ругался немилосердно, драл сына и вожжами, и кнутом, но Ефиму всё было как с гуся вода.
– Ништо, мы тут тоже не из-под печки на тараканах выехавши! – обиженно сказала маленькая и веснушчатая хохотушка Танька Фролова. – И без этих обалдуев дело себе сыщем! Давайте вот хоть сказки сказывать!
