– Я… если вам интересно, я могу рассказать про цыган…
– Ах! – Миша даже подпрыгнул от восторга. – Вы знаете, я всю жизнь мечтал с ними познакомиться! Вы читали у Пушкина поэму «Цыганы»? Нет?! Ну, по случайности, верно, не попалась в руки, – деликатно поправился он, заметив смущение друга. – У кузины в имении иногда останавливался табор, но… всякий раз без меня, так досадно! А вы их знали близко? Расскажите же!
Никита, увидев, что Мише действительно интересно, сильно приободрился и начал рассказ. Сперва он, не привыкший ни рассказывать, ни вообще подолгу говорить, мучился, краснел и запинался, но Миша так восторженно смотрел на него, так ахал и всплёскивал руками, так энергично подбадривал и так восхищался, что Никита понемногу воодушевился и рассказал о своей «цыганской» зиме.
Упомянуть имя Катьки он так и не сумел. Зато рассказал всё и о таборе, и о лошадях, и о горластых грязных цыганских мальчишках, научивших его драться и ездить верхом, и о дядьке Степане, бородатом и сумрачном, которому он помогал однажды принимать жеребёнка. Рассказал даже о своём неудавшемся побеге из дома с цыганами, не сумев, впрочем, даже тут назвать Катьку. Впрочем, Миша не заметил лёгких запинаний друга, тут же посыпал вопросами и, вероятно, вытянул бы из Никиты ещё много чего, если бы не прозвучал сигнал ложиться спать.
С того вечера мальчики часто и помногу беседовали. Болтал, впрочем, в основном Миша, который, к восхищению Никиты, мог свободно говорить абсолютно обо всём: о своей семье и родне, о прочитанных книгах, об истории Москвы, о рыбалке, до которой был большой охотник, о колдунах и святых угодниках, о печатных пряниках, о гадании на картах и последней военной кампании… Никита с искренним удовольствием слушал его, тайно ужасаясь при мысли, что ему пришлось бы столько же проговорить самому. Миша, со своей стороны, оставил попытки разговорить товарища, убедившись, что для Закатова комфортнее молчать и внимать.
Более всего Никита любил слушать в иверзневском исполнении пересказы известных литературных произведений, которые для него самого были тайной за семью печатями. Миша поначалу не хотел даже верить в то, что Никита не читал ни барона Брамбеуса, ни Одоевского, ни Жуковского, ни Пушкина.
– Как, даже «Бахчисарайский фонтан»? И «Светлану» не читали?! И Загоскина? Закатов, вы, верно, шутите? – недоумевал он. Но, увидев покрасневшее, несчастное лицо друга, сам страшно смутился и почему-то шёпотом сказал:
