— Оползень, — словно дал сигнал к его началу.
Сначала медленно. Глубины вспузырились; кости горы содрогнулись.
И быстрее. Поползли ошметки мусора. Забрякали, заскользили. Черные сточные воды заструились из-под земли — а я бежал к нему по кувыркающимся обломкам и уже почти добежал, когда первые языки пламени взметнулись к небу, отрезав нам путь вниз; и потом гул с высоты, треск и рокот, по голове колошматит всякой мусорной дрянью, забрасывает кусками дерна, меня садануло по горлу, я согнулся и почти сразу меня погребло до пояса, я перекатился, задыхаясь в черном воздухе, пытаясь вопить, но рот забило грязью, и вот я уже соединился с оползнем и стал им.
Вдруг руки поймали меня.
— Сюда!
Чудотворец Чхетри взволок меня на ноги.
И вот мы тащим друг друга вверх по склону — сквозь сажу, и слякоть, и масляное месиво — и уже не понять, где земля, а где воздух — везде грязь и гнусь, наверху и внизу, и по обе стороны… Но нога его была тверда, и фантастические уши его, совершенство эволюции, были настороже, и мы на карачках ползли по оберткам от гамбургеров, подбираясь все ближе и ближе к источнику громыхания и содрогания.
Когда я его заметил, мы были уже меньше чем в метре от него.
Гигантский провал, и мусор осыпался по его стенкам. На краю его царило относительное затишье. Оползень безобидно стекал по его склону.
Обалдев от радости, я совсем забыл про огненный фронт. Но вот он про нас не забыл.
Пламя, яркое и хитроумное, подобралось и набросилось снизу, одним прыжком покрыв немыслимый провал.
И окружило нас.
Помню, что я бежал. Рубашка загорелась и вздулась пламенем.
Последующие события настолько ужасны, что из милости к читателю я наброшу на них завесу приличия, чтобы охранить…
Но нет! Смотрите все, как возгорается эта завеса! Ей не противостоять пламени! Не выстоять перед стеной огня!
Смотрите! Вот взвывает жадно пламя, и завеса рассыпается в пепел, и снова и снова встает перед глазами, бесстыдно и бесстрашно, все, что случилось со мной в тот день…
— мы бежим, рубаха на мне полыхает, я пытаюсь ее сорвать и не могу, потому что руки мои уже сплавились в кулаки…
— дикая боль крутит меня на месте, когда вспыхивает под ногами груда то ли телевизоров, то ли компьютерных мониторов, искры разлетаются, как вырвавшиеся на свободу пиксели, и меня окатывают брызги расплавленного алюминия…
— и вот я потерял Чхетри из виду, и вот нашел его снова, почти сразу.
На краю ямы горит куча промасленных тряпок.
