— Старость — подлый предатель.
— А есть в ней, по-вашему, что-нибудь хорошее?
— Крайне мало.
— Да уж, верно, — кивнул Леонард, сникая. — Я бы сказал, старость омерзительна. И страшна. Даже на меня наводит ужас. — Он снова встрепенулся. — Кстати, как раз поэтому я вас и пригласил.
Беатрис промолчала. Некоторое время синеватые губы Леонарда шевелились беззвучно, но когда он высказался, она ничуть не удивилась.
— Я хочу поговорить об эвтаназии.
Позже Леонард подстерег Кейт на кухне. Домой она вернулась пешком. Шла и шла, через весь Порт-Мидоу в его неописуемом зимнем унынии. Это не помогло, только утомило. Домой она вернулась на грани срыва.
— Угадай, кто у нас сегодня побывал!
— Ее величество королева? — процедила Кейт, пытаясь отвлечься на прикидки, что бы такое приготовить из фунта говяжьего фарша, и опасения, что в любом случае на всех не хватит.
— Мимо.
— Папа римский?
— Мимо.
— Мэрилин Монро?
— Прямо в точку! У нас побывала несравненная мисс Бачелор!
— Оставь меня в покое, а? — устало попросила Кейт. — Впрочем, что я! Ты на это не способен.
— Могу смело заверить, что опасаться тут нечего, — сообщил Леонард, склоняясь к ней. — Это в самом деле старая кошелка, и ничего больше.
— Без тебя знаю.
— Ей не откажешь в силе духа, в интеллекте и даже в кое-какой бойкости языка. При всем при том она остается чудаковатой старушенцией.
— Знаю.
— Тогда какого дьявола ты так изводишься из-за невинной дружбы Джеймса с этой старухой?
Кейт подняла измученные глаза:
— Вот именно.
Джеймс не был из тех, кто любит пооткровенничать. Человек по натуре открытый, он, однако, не любил вдаваться в личные детали, даже в отношениях с Хью предпочитая роль слушателя, кроме тех редких моментов больших потрясений (например, смерти первой жены), когда человеку нужно выговориться, освободиться от бремени сожалений или вины. Семейные неурядицы, в глазах Джеймса, не подходили под эту категорию, и он не был расположен делиться ими даже с лучшим другом. Да и что мог он сказать? Что несчастен и растерян? Что Кейт и самой ничуть не лучше? О таком можно было говорить только с ней самой, и если она не желала (или не могла) обсуждать происходящее, оставалось только ждать. Как он тосковал по Кейт! Лежал рядом с ней в постели, сидел напротив за столом — и отчаянно по ней тосковал.
«Я же люблю тебя! — хотелось крикнуть ему. — Люблю, как любил! Неужели это уже ничего не значит? Неужели этого уже не достаточно?»
Тоска лежала на плечах тяжеленной мантией и давила, давила… Порой казалось, что это и не тоска вовсе, а настоящее, большое горе. Работая над очередной статьей, слушая ученика, выполняя привычные домашние обязанности, беседуя с Леонардом или пытаясь вызвать на разговор Джосс, Джеймс говорил себе, что никто ни о чем не догадывается, что мантия, которую он носит, никому не видна и ощутить ее дано лишь ему. Тем большим сюрпризом явилось появление Хью.
