он не так или что-то, но ничего обидного не хотел. Он только хотел сказать, что лучше будет и
тебе, и другим, если ты хоть иногда станешь чистить зубы.
— Я чищу зубы. Хватит уже.
— Ни фига не чистишь. Я видел — не чистишь, — говорю. Но не погано сказал. Мне его стало как бы жалко. Ну то есть, само собой, это ж не очень приятно, когда тебе говорят, что ты не чистишь зубы. — Нормальный Стрэдлейтер. Он ничего, — говорю. — Ты его не знаешь, вот в чем засада.
— А по-моему, все равно падла. Напыщенная падла.
— Напыщенный — да, но в других делах — очень душевный. Точняк, — говорю. — Ну смотри. Предположим, например, что у Стрэдлейтера есть такой галстук или как-то, и он тебе понравился. Скажем, носит он галстук, который тебе нравится, как не знаю что, — это я тебе пример даю просто. Знаешь, что он сделает? Он, наверно, его снимет и подарит тебе. По-честному. Или еще знаешь? Он его просто у тебя на кровати оставит, например. Но этот, нафиг, галстук, он тебе отдаст. А другие парни, наверно…
— Черт, — говорит Экли. — Будь у меня столько деньжищ, я б тоже.
— Не, ты б не стал. — Я покачал головой. — Ты бы не стал, сынок. Будь у тебя столько деньжищ, ты был бы величайший…
— Хватить звать меня «сынком», черт бы тебя драл. Да я тебе, паршивцу, в штрики гожусь.
— Не годишься. — Ух какой он бывает иногда зануда. Ни за что не упустит шанса напомнить, что тебе шестнадцать, а ему восемнадцать. — Во-первых, я тебя, нафиг, к себе в семью не пущу…
— Ну и хватит меня тогда обзывать…
Тут дверь вдруг распахивается и влетает этот Стрэдлейтер — впопыхах. Он вечно впопыхах. У него всегда кипиш. Подскочил ко мне и так игриво, как не знаю что, шлепнул по щекам — а такое иногда жутко доканывает.
— Слышь, — говорит, — ты куда-нибудь вечером намыливаешься?
— Фиг знает. Можно. А чего такое — снег идет? — У него все пальто в снегу было.
— Ага. Слышь. Если ты никуда не намылился, дал бы мне клетчатый пидж поносить, что ли?
— Кто выиграл? — спрашиваю.
— Еще полматча. Мы сваливаем, — говорит Стрэдлейтер. — Кроме шуток, ты будешь клетчатый сегодня надевать? Я на свой серый фланелевый какую-то срань вылил.
— Нет, но фигня будет, если ты его своими плечищами растянешь, — говорю. Рост у нас где-то один, а весит он, считай, вдвое больше. И у него очень широкие плечи.
— Не растяну. — И он впопыхах кинулся к шкафу. — Как оно, Экли? — говорит. Парень он ничего так дружелюбный, этот Стрэдлейтер. Дружелюбие у него, правда, отчасти фуфловое, но он, по крайней мере, с Экли всегда здоровается и всяко-разно.
