На одном берегу стояла палатка румынской заставы, на другом — большевицкой. Начальник заставы говорил по-французски и был с нами вежлив. День мы пролежали в палатке и носа не показывали. С того берега большевики перебрасывали яблоки, обернутые прокламациями. Румыны яблоки охотно подбирали, читали и прокламации.
Мы просили отправить нас в тыл как австрийских военнопленных, возвращающихся на родину. До получения приказа от командира начальник ничего сделать не мог, а что мы австрийские военнопленные, явно не верил. На вопрос, служили ли мы в русской армии, мы имели неосторожность ответить положительно. Мы как раз собирались на ночлег, когда вернулся солдат от командира пограничной роты. Я уловил смысл сказанных им фраз, и меня обдало холодом: приказано немедленно вернуть нас обратно. Начальник за это время с нами подружился, и нетрудно было его уговорить переправить нас между двумя большевицкими заставами. Утром нам дали немного хлеба, и два солдата неохотно повели нас к берегу. Один из них говорил по-мадьярски, которым владел наш товарищ. Солдат объяснил, что румынская граница закрыта для всех русских, а нас приняли за офицеров деникинской армии.
Показались рыбаки. Солдат подозвал одного. Мы узнали нашего старого знакомого. Греб он изо всех сил и быстро нас переправил. Мы выскочили из лодки и, как зайцы, в кусты.
Ползком добрались до прогалинки. Шагах в двухстах тянулся шлях. Вдали маячили всадники в буденовках. Мы спрятались. Когда они исчезли из вида, вышли на дорогу, зашагали и запели: «Ты не плачь, не горюй, моя дорогая, коль убьют, позабудь, знать, судьба такая!»
Жаль только, что перед переправой через Днестр мы уничтожили все наши документы.
