Вот поникли студентки из Ирака. В их стране расстреляли президента. После этого в Багдаде шла одна политическая битва за другой. Их устраивала рвущаяся тогда к власти буржуазная партия Баас во главе с амбициозным молодым лидером Саддамом Хусейном. В стране теперь непрерывно летели чьи-то головы, то есть погибали хорошо известные этим девочкам люди, которых они нынче оплакивали взахлеб, даже на кухне с кастрюлями в руках. (Знал бы Саддам, что через полвека линчуют и его.)
Иракская поэтесса Вафия-абу Килам, жившая тогда с Анной в соседней комнате, была в растерянности: ей нельзя было теперь возвращаться домой, где нынче сажали и расстреливали коммунистов. Вафия состояла в компартии.
Появился на этаже пятилетний арабский мальчик. Его мама каждый день, каждую минуту ходила в черной одежде в знак траура по своему мужу, которого в Ираке закопали живьем.
Арабчонок, живущий теперь на Ленинских горах, быстро освоил русский язык, потому при встрече вежливо спрашивал:
— Тетенька, на каком языке с вами разговаривать: на русском, арабском или английском?
И делал при этом книксен.
Советские студенты, как правило, без языковой чужестранной среды знавшие лишь свой родной язык, бывали в шоке при встрече с этим маленьким веселым полиглотом. Только мама его никогда не улыбалась.
Погиб в Багдаде и вернувшийся на родину аспирант из института Восточных языков Раззак Студенты столичного университета как-то забастовали, требуя снижения платы за обучение, а преподаватель их в этом поддержал. Через несколько дней к Раззаку подошли на улице и расстреляли в упор. Шестеро детей его навсегда остались сиротами.
Мир бурлил, и все как-то недобро, грязно. Хорошо знать, что над твоей головой сияет созвездие Большой Медведицы, неизменно плещется Тихий океан, где-то блестит бирюзой озеро Иссык-Куль, и сколько бы поколений на землю ни пришло, небесный Ковш будет каждую минуту свисать над планетой. Хорошо знать, что в твоем городе никто не стреляет, даже по ночам. Не падают под откосы поезда, нет яростных селей, буранов, неожиданных и страшных политических бурь. Значит, у каждого человека есть привязка к вечности Вселенной, к точности жизни и четкости почти всех понятий. Значит, в людском созвездии никого не забудут, всегда оценят чью-то жизнь и труд.
Но, глядя на плачущих арабских девочек, согбенно и безрадостно моющих посуду на кухне, Анна думала о том, как трудно вне системы хоть в чем-то реально помочь человеку. Каково это — в одиночку карабкаться по скользкой и грязной полусфере жизни, ловко сбивая при этом пяткой других? Вот, к примеру, мусульманская полусфера планеты выдавливает из жизни на самую дальнюю обочину своих матерей, дочерей и жен, создавая блага только мужчинам, конечно, за счет рабства женщин. Честно ли это, если за подобное нынче еще стоят миллионы?
