Время от времени Баба-Мора кидала в котелок, стоящий на раскаленных углях на столе рядом с Труммом, горстку каких-то семян и соцветий. Из котелка поднимался пахучий пар, исцеляюще действовавший на тело и душу капитана. Трумм, откинувшись на подушки, смотрел на пляшущие тени и прислушивался к негромкому бормотанию занятой работой Бабы-Моры. Радость и покой овладели им. Он с наслаждением чувствовал, как к нему возвращаются силы.
Как-то вечером, когда Баба-Мора писала свою книгу, Трумм, вдруг выскочил из постели. Он был страшно испуган.
— Эмелина! — закричал капитан. — Я забыл выключить утюг!
— Ну и что, — не отрываясь от пера, спокойно произнесла Баба-Мора. — Какой толк теперь-то волноваться? За это время твой дом давно уж сгорел.
И тем не менее Трумм не мог успокоиться.
— Я должен съездить в город, — сказал он. — Мои соседи не простят мне, если я не постою на родном пепелище. Меня и так считают человеком, который совершенно не заботится о том, что имеет.
Баба-Мора посовещалась сама с собой и пришла к выводу, что капитан уже достаточно оправился и они могут ненадолго покинуть остров.
Утром они надели коньки и покатили по замерзшему морю. Светило солнце, лед был гладкий и чистый. Пробежка разогрела кровь Бабы-Моры и капитана, и они неслись во весь дух. Расстояние сокращалось на глазах.
В городе выяснилось, что дом цел и невредим. А почтовый ящик битком набит письмами. Часть писем не поместилась в нем и лежала горкой на крыльце. Капитан открыл ключом дверь, и они внесли письма в дом.
— До чего же приятно после гонки на ветру оказаться в тепле! — довольно сказала Баба-Мора.
Трумм побледнел.
— Откуда тут тепло? — воскликнул он.
Зима-то была в самом разгаре, а печи не топились с осени.
Трумм побежал на кухню. Все было именно так, как он думал и опасался. Утюг оказался невыключенным. К счастью, в гладильной доске прогорела дыра, утюг провалился в нее и повис на шнуре, не доставая до пола и не касаясь доски. И вовсю пылал жаром, распространяя по дому приятное тепло.
Капитан подцепил раскаленный утюг сковородкой и поставил его на плиту остывать.
А Баба-Мора тем временем разбирала письма. Кроме нескольких новогодних открыток Трумму от его друзей, все остальные письма были адресованы Бабе-Море.
Набравшись смелости, решился побеспокоить вас, потому что мой брат вот уже несколько лет как болен, но о врачах и слышать не желает, ведь врачи не понимают, что творится у него в душе, только и знают, что лечат. Я вам расскажу, что у него за болезнь. Днем мой брат стоит посреди комнаты, задрав вверх руки, и шумит. Ночью он лежит в ванне с водой и говорит, что он — бревно, которое надо сплавлять. Но в последнее время у него начинает лопаться терпение, он хочет поскорее оказаться на лесопилке. И мы теперь не знаем, что с ним делать. Не могли бы вы нам как-нибудь помочь, чтобы мой брат мог и впредь зеленеть и весело шуметь на ветру?
