— На это есть-с люди!
Я повернулся к нему.
— И я тоже «человек»!
Он пожал плечами и вернулся в дом. Вообще понять меня он был не в состоянии.
Глядя на то, как я ем, принимаю ванну, одеваюсь и с привычным равнодушием отношусь к обстановке этого дома, он предполагал, что я «как будто и сам барич». Но в его голове никак не укладывалось, как же это интеллигентные люди могут воевать против богатых, то есть, по его мнению, таких же интеллигентных людей.
Когда в особняк въехала по ордеру одна очень известная и в прошлом богатая актриса бывшего императорского Александрийского театра, старик нашел, что она ведет себя, как «настоящая барыня». И действительно, свои отношения с прислугой она ограничивала кивком головы, лишь иногда роняя: «Благодарю вас, Матвей…» По комнатам актриса проходила торжественным, медленным шагом; на лице хранила выражение многозначительной грусти и много молилась перед большой иконой, которую попросила перенести из спальни хозяев к себе.
Я же был в обращении прост, а поэтому непонятен для Матвея. Но все же как человек опытный он угадывал основные черты моего характера. Мне довелось услышать, как он говорил горничной:
— Ты смотри, того… убирай как следует! Он беспорядка не любит. Да и нрав у него крутой…
Итак, в этот вечер, усевшись за стол, я смотрел, как Матвей Прокофьевич принес на великолепной саксонской тарелке довольно жидкую гречневую кашу, политую подсолнечным маслом, и, пожав плечами, выбрал и положил рядом с тарелкой серебряную ложку. Потом подвинул хлебницу с куском черного хлеба и снова пожал плечами.
Меня это стало раздражать.
— Вы чем-то недовольны, Матвей Прокофьевич?
— Да как сказать-с! Нам все равно. Только напротив живет интендант, значит, из штаба. Так вчерась заходил ихний повар. У них еда как еда. Все как полагается. Все четыре блюда, и вино, и гости каждодневно. А разве сравнишь ихнюю квартиру с нашим особняком… Так себе, обыкновенная квартира…
— Что вы этим хотите сказать?
Матвей Прокофьевич собрался что-то ответить, но в это время раздался шум, и в дверях появился человек в черной кожаной фуражке с красной звездой и в кожаном костюме с маузером через плечо. Приложив руку к фуражке, он сказал:
— Вас требует командующий к себе!
— Мандат!
Он вынул из кармана удостоверение, из которого явствовало, что предъявитель его является комендантом поезда командующего Украинским фронтом.
Я удивился. Я тогда еще не имел непосредственных сношений с командующим и, по правде говоря, не любил председателя Совнаркома Украины Х. Г. Раковского, хотя он в то время пользовался огромным авторитетом. Раковский, врач по образованию, учившийся и воспитывавшийся во Франции, несмотря на свое буржуазное происхождение, был видным социал-демократическим деятелем международного значения. Освобожденный после Февральской революции из Ясской тюрьмы, он знал Румынию гораздо лучше, чем Украину. Он тогда еще плохо говорил по-русски. Жена его говорила только по-французски.
