Она смущенно улыбнулась с видимым облегчением, словно актриса, которая успешно провела трудную и ответственную роль.
— Ты бы села, — сказал я. — Тебе нельзя утомляться.
— Да, спина разболелась. Я, пожалуй, лягу.
Она легла и, когда ее голова коснулась подушки, облегченно вздохнула.
Вошла сестра с подносом и одобрительно посмотрела на Чармиан.
— Вот умница. Ей нельзя переутомляться в первый же день, мистер Пикеринг. Правда ведь, это было для вас большим сюрпризом, что она уже на ногах. Где поставить поднос?
— На туалетный столик. Клод, ты сам разольешь чай?
— Сегодня я уже не увижу вас, — сказала сестра, обращаясь к Чармиан.
— Разумеется. Ведь это ваш свободный вечер. Собираетесь куда-нибудь?
— Поеду, пожалуй, к сестре, если удастся раздобыть теплую обувь. На дворе ужас что творится. Хорошо, что вам не надо выходить, — улыбнулась она и с многозначительным видом добавила: — Если удастся, сбегаю в кино.
— Желаю повеселиться.
— Не курите много, слышите? В спичечной коробке я обнаружила два окурка. Меня не так-то легко провести, миссис Шолто.
— Она считает окурки в пепельнице, — сконфуженно пояснила Чармиан.
Когда мы снова остались одни, она приподнялась и села на подушках.
— Ну? — сказала она.
— Пей чай.
— С удовольствием, я голодна. Итак, ты ничего мне не скажешь?
— Если бы я был уверен, что Эван действительно ничего уже для тебя не значит, я счел бы этот день самым счастливым в моей жизни.
— Уверяю тебя, что это действительно так. И он все знает. Я сказала ему.
— Когда?
— Вчера. Он пришел и разыграл комедию. — Она с явным удовлетворением торжествовала свою победу, взятый ею наконец реванш. Однако при мне она не позволила себе ни единым словом или намеком унизить или оскорбить Шолто: это было искреннее и жестокое торжество честной и прямой натуры.
— Он признался мне во всем, казнил себя и просил прощения. Сделай он это неделю назад, я бы с ума сошла от счастья. Но вчера мне было безразлично. И я сказала ему это. — Она попросила передать ей кусочек торта, откусила и стала медленно жевать, слизывая крошки с пальцев. — Я рассказала ему о том, — продолжала она, — как он был мне нужен в ту ночь перед родами, когда я корчилась от боли. И я сказала ему — налей-ка мне еще чаю, Клод, — я сказала ему, что потом первые двое суток я не спала и все плакала, плакала до изнеможения, пока мне не стало совсем худо. Все пытались помочь мне — и старшая сестра, и Мэйхью, и маленькая Фарбер… Они все допытывались, что со мной, почему я плачу.
