Мы решили, что созрели наконец-то для аутентичной истины.
Первый человек, которого мы увидели на Коренеро, был белым. Он сидел в клетке из прутьев. При ближайшем рассмотрении клетка оказалась подвесным креслом, но выглядел белый все равно как старый злой попугай. Он сказал, что местный ром отвратителен. Он сказал, что все бабы шлюхи. Он сказал, что море паршивое, в нем плавает туристское дерьмо. Потому что местные в море не ходят. Потому что у берега закопались два ската и живут там третью неделю. Он сказал, что сам живет здесь уже пятнадцать лет (и судя по трухлявости клетки, он не врал). И добавил, что это еще неплохо, потому что в тот сезон сюда приезжал немец, его ровесник, так его убило кокосом, потому что он спал под пальмой в шезлонге. Мы ему сказали, что он отлично сохранился для этих мест, и похвалили за правильный подход к жизни. (Кресло, в котором он висел, было прилажено к перекладинам на причале, над ним не было ни одной пальмы). Он немного посопел, потом сказал, что тому немцу еще повезло, потому что, чем жить, лучше здесь сдохнуть с кокосом на плечах. Он сказал: «Ром там» — и махнул в сторону мангрового болота.
Индейская деревня действительно упиралась задами в мангры. Там, отгоняя москитов, спали немногочисленные индейские мужчины. Еще там был индеец-альбинос, он был священным для этой деревни, но мужчины его все равно в свою компанию не принимали, и он разравнивал граблями песок на дорожке до домиков. Домики, как и полагается, были на сваях. Там женщины вышивали местную вышивку. Я купила две: летающих рыб и летающего козла. И это было ошибкой, потому что все они, включая детей, мужчин, стариков и альбиноса, приняли нас за американцев. Они окружили нас и не размыкали круг, пока мы не отдали все, включая ластик (я) и презервативы (Палыч). Потом Палыч закричал «на х…й, на х…й!», и это получилось вполне интернационально. Альбинос обиделся и пошел к своим граблям, а дети смеялись. Одну маленькую девочку я узнала. Она каждое утро приплывает на наш остров в крошечном каноэ и оставляет его у причала пожарной части. Остальных детей привозят в большом каноэ с мотором, а у этой — свое, белое, разрисованное цветами. Они в школе учатся играть на металлофонах, а в три часа дня уплывают к себе на остров.
Палыч потащил меня сквозь мангры, как Вергилий, ей-богу. Все в его обескураженном облике вопияло «истина не здесь».
За манграми был бар. Он стоял на сваях, там были гамаки, и пить надо было лежа, хоть я убеждала Палыча, что пить лежа вредно, а хозяйка бара, толстая усатая тетка, добавила, что ром отвратительный. Тетка была, наверное, испанка, но по виду — ведьма ведьмой. Надо было сваливать. Но Палыч заупрямился и сказал: «Дос, пор фавор».
