— Ты думаешь — это смерть? А если перед нами — огромная купель. Вселенская родилка. Камилл, ты говорил, что проходил через грань и знаешь. Те, прошлые разы, было так же?
— Нет.
Гулкий рёв ударил в перепонки, как в барабан. Огромная туша, белоснежная, как новорожденный айсберг, грузно всплыла из воды и направилась к берегу.
— Айсберги не бывают такими чистыми, — сказал Камилл.
— А киты бывают такие огромные? — рассмеялась Кахина. — И большеглазые?
— Какие синие глаза
У девочки моей,
Они восходят, как гроза,
Из облачных зыбей.
Светил дневных расчислен ход,
Ночных — неисчислим,
Но та, кто молнию метнёт,
Пусть спутника средь них найдёт
И породнится с ним.
— Сумасшедшие стихи, — сказал Камилл.
— Ну да. Как та рыба, что сидела на дереве, — на полном серьёзе ответила девушка.
Туша раскрыла пасть, похожую на пещеру, выстланную алым бархатом, и до крайности мелодично запела, трепеща языком, слишком малым для такой глотки.
Внезапно откуда-то снизу беззвучно выхлестнули огромные щупальца с присосками — каждое словно тарелка, — обвились вокруг туловища кашалота и, клубясь, повлекли в глубину.
— Камилл, это ж я это подманила, — ахнула Кахина. — Я иду.
Она мигом сбросила свой плащ и осталась нагишом.
— Мы не знаем законов, по которым устроен этот мир, не понимаем, как на него можно воздействовать, — сказал Камилл ей в спину.
— От… женщин не требуют муруввы. В отличие от мужчин, — донеслось до него из-под слоя воды подобие мысли.
— От них требуют разума, — ответил он.
— И полного отсутствия героики, — ответили уже издалека.
А потом связь прервалась. Камилл подумал — и сел где стоял.
— Как это всё несерьёзно, — сказал в пустоту, наполненную разноцветными бликами. Подобия высоких испанских гребней поднимались оттуда и опадали кленовым листом, из бездны воздвигались ажурные решётки и хрупкие пизанские башни, распрямлялись и погружались в водоворот. Невероятной красоты водные конкреции возникали и тут же растворялись в солёной прозрачности.
Сколько он тут пробыл — потом никто не мог для него вычислить. Страха не было никакого, радость не имела под собой оснований, но и обычная меланхолия грозилась его оставить.
Левиафан вынырнул из воды. Кахина сидела на его круглой спине, поджав ноги и распустив по плечам кудри, и ликующе махала берегу сразу двумя руками. Плечи и грудь были покрыты ярко-алыми метками, кровь текла по бокам зверя, смешиваясь с океаном. Соль к соли.
— Не бойся, дядюшка. Это были влюблённые. Это от их радости на мне следы поцелуев. «Губы» и «рана» не одно ли слово на французском? — крикнула она издалека.
