Понимаете, этим парнишам потребовалось не только отвязаться от нас конкретно. Не просто вогнать землянам в задницу хворь, которой мы заразили их планету, тем жутко рискованным способом, коим, по слухам, на Земле избавлялись от сифилиса. В смысле передать как эстафету. Скорее всего, азавадцы честно стремились одарить нас земным и неземным блаженством в одном флаконе.
Потому что я сошёл с трапа первым и лицезрел своих нехило округлившихся коллег со стороны, будто незнакомцев. Они были как на подбор смуглые и золотоглазые, будто марсиане Брэдбери, и в их квадратных от непрестанного изумления зрачках плескалось хмельное изумрудное море».
Прочитав, Алексей выпрямился и долго размышлял. Ну и стиль — сплошная игра словес, ещё и цитату из американца приплёл. Кажется, нашего десятиклассника следовало бы готовить не в электронщики, а в филологи — хотя не дай Бог развратится ещё более. Они там, в университетах, все из себя такие толерантные, что хоть плюнь и разотри. Особенно в возрождённой Высшей школе культурологии, что при «Кульке», то бишь Университете Российской Культуры. Студенты с преподавателями взаимно ручкаются, курят на улице свои косячки, ну и уважение к чужой ментальности практикуют.
— Откуда ты знаешь про ВШК? — спросила супруга, когда он развернул перед ней своё авторитетное мнение.
— Откуда — от верблюда, — сострил он. — В «Голосе Москвы» выложено.
Ну, в общем, он согласился с Элей, что это всё пустые разговоры. Конечно, наш даровитый мальчик с первого захода в любой вуз поступит, даже и забесплатно, но в армии все равно год служить. Вот где его окоротят во всех смыслах, подумал с некоторым злорадством. И характер, и долгую волосню.
А чем характер пасынка ему не угодил — сам не понимал тогда. Но на всякий случай сразу же положил томик с закладкой ровно туда, где взял, и начал следить за событиями.
Следующей в очереди на фанфик оказалась «Далёкая Радуга». Текст записки был выведен на принт, опечатки густо исправлены от руки, и только поэтому Алекс узнал руку Гаянки: почерк у неё был и оставался прескверный. Назывался текстик «Девочка и Камилл» и представлял собой иной вариант финальных событий.
«Справа, шагах в двадцати от грузового трюма крошки «Тариэля», стояли угрюмые юноши и девушки пятнадцати-шестнадцати лет, а перед ними расхаживал, заложив руки за спину, не менее угрюмый Пишта.
— Считайте, что это экзамен, — говорил он. — Поменьше думайте о себе и побольше о других. Ну и что же, что вам стыдно? Возьмите себя в руки, пересильте это чувство.
