— Значит, люди живут и внутри земли, брат мой?
— Да нет, Камиль, как они могут жить там, где нет солнца? Разве что спят день-деньской, — перебил его Майсара.
— Почем тебе знать, — заметил Субхути. — Если, обратясь вовнутрь себя, в свою собственную тьму, ты видишь Путь, который пролегает вовне, и Свет, которое освещает все мироздание, то почему в земных глубинах не может быть своего солнца — такого же, как внешнее, или просто того же?
— Опять вы говорите сказками, — хмыкнул Майсара. — Лучше объясните мне, что нам делать дальше.
— То, что всегда, — ответил ему Камилл. — Идти к устью. Там Субхути оставил свою молодость, Барух — мелодию, а я построил самый любимый свой город. И там — там море».
— В самом деле, отдавать Джирджису меч всякий раз, когда он отправляется в поиск? — подумала вслух женщина. — Рискует. А мне клинок не нужен, всё делается иным способом.
— Пока и ему не надобно, — Волкопес прижался к ее колену, она поглаживала жесткий темный волос на спине, чесала за ухом, как обыкновенной собаке. Оба стояли посреди бесконечной зеленой рощи. Не леса: в последнем понятии содержится нечно величественно-угрюмое, застыло-вековечное. Роща же — этимологически место, где всё растет, изменяется, пребывает в постоянном движении мельчайшей жизни. В ней — как бы велика ни была — нет тесноты, нет тихой, ожесточенной давки за место под солнцем. Деревья стоят широко, луговины простираются между березовых, дубовых, буковых и ясеневых островов, точно озера разнотравья, а окна темной воды посреди лугов иной раз распахиваются к горизонту подобно морям.
Именно такой пейзаж находился теперь перед ними двумя.
— Как здесь удивительно, — говорила Ксанта. — Вода точно прозрачное стекло, золотой песок и камушки отсвечивают и бросают искры, а рыбы стоят неподвижно чуть ли не у самой поверхности. И в самой роще птицы свернулись на ветвях, застыли: не вьют гнезд и не поют песен. Как в ясный, жаркий полдень, когда жизнь замирает от своего совершенства и полноты.
— Значит, нужно что-то для того, чтобы всколыхнуть эту зрелость, — заключил Уарка. — Строго говоря, от тебя всегда требуется одно и то же.
— Разумеется. На мне осталось так мало покрышек, что я за тебя побаиваюсь. Как бы тебе от моего сияния не потерять сознания. Ты ведь, в отличие от малыша Акелы, зрячий.
— Смотря на что, Ксантушка. Лица до сих пор не вижу, а вот волос у тебя стал долгий. Ты быстро меняешься, верно?
Женщина, не отвечая, распахнула желтое покрывало, как парус. Парус породил ветер, ветер подхватил полотнище, поставил на угол, как яхту, оно вырвалось из рук и заскользило по озеру наискосок. Проснулись, всколыхнулись воды, рыбы пошли бороздить морскую ткань, то уходя в глубину, то снова замирая у поверхности — однако плавники шевелились и слегка раздувались в ритме дыхания бока. Птицы встрепенулись, и запели в честь ясного дня, и полетели за кормом и за прутьями, травинками и глиной для гнезд, а выше всех взлетел жаворонок, отпечатавши свой силуэт на солнечном диске. Поплыли по морской шири разноцветные острова, смутно похожие на зверей: Медведь пил воду, сгорбившись, Лев приподнял гривастую голову с лап, неслышно трубил Лебедь, раскинув гигантские крылья и вытянув шею, Левиафан выставил пестрый гребень из пучины, и свернулся в кольцо коралловый Змей — атолл, запирающий собой круглую лужицу пресной воды.
