— Кажется, я знаю такое место в моем городе, — сказал Камиль. — Оно ограждено стенами, и белый яхонт за ними в самом деле потемнел.
— Их гораздо больше, чем думают люди, — ответил Мастер. — Над одним из них как-то зависла юная дерзкая звездочка. Люди твердили — зажглась сверхновая, планета взорвалась солнцем. Вот только никто не понял, каким образом она могла указать путь магам — одна из сияющих точек на ночном небосклоне. А вся хитрость в том, что Хозяин Миров стянул их все к этой точке и держал, как на привязи, пока нечто не родилось во все миры сразу…
Дорога бежала прямо и всё круче сворачивала в сторону от течения Реки. Наконец, она влетела в некое подобие ущелья и точно выбросила Странников на мель — пошла в сторону от города, унося вдаль свой рев, грохот и зловоние. Путники пошли прямо.
— Вот это и есть Петра, Город Фасадов, — представил ее странникам Камилл. — Или, по-старому, Раким.
Люди жили здесь внутри гор, что стояли по обеим сторонам ущелья: наружи были только двери, окаймленные либо полуколоннами и фронтоном, либо примитивной каменной или кирпичной кладкой, а чаще всего — толстым, ровным и блестящим хрустальным стеклом, походившим на зеркало в фигурной раме, разделенное на прямоугольники. Камиль за время их странствий составил кое-какое понятие об этой венецианской выдумке и дивился расточительству жителей, тратящих напоказ так много хрупкого материала.
По причине этого стекла народ жил здесь и открыто, и прикровенно. Сзади полукруглых перепончатых окон, доходящих о полу, не бывало занавесей — но непременно присутствовала решетка на парадной двери или падающие вниз шторы из железных пластин — «жалюзи». (Что-то вроде них видел Камиль на окнах вельмож в городе Субхути, но те были из тростника.) Возникало подобие витрин в лавках, продающих соблазнительные горы плодов и фруктов, дорогие ремесленные изделия, старину или людской товар. А возможно, то были живые картины на тему «Семейство за парадным приемом пищи», «Послеполуденный отдых» «Прием сановитого гостя» и даже нечто более интимное. Камиль отворачивался, но глаза притягивало точно ниткой. Уж больно красивы были здешние дамы, в чьей бьющей напоказ прелести было так же мало тайны, как и во всей жизни. Они бросали вокруг взоры, обведенные черными, лиловыми и алыми тенями, пропускали через длинные ногтистые пальцы массу волос, оттенок которым придавался куда более изысканными средствами, чем хна и басма. Их лица оберегала от красок первородного стыда тончайшая маска из порошков и драгоценной муки, неотличимая от истинного вида красавиц, но куда более нарядная, а любовное искусство, заставлявшее причудливо изгибаться их удлиненные, жемчужно мерцающие из-под тонких шелков тела, превосходило всякое воображение.
