— Пойду я, — объявил Камиль, — как старший. Узнаю, можем ли мы купить в запас еды, которая не портится, и в каком источнике вода более всего пригодна для питья. Здешняя река уж очень странного цвета.
До города Камиль добрался без приключений. Туда же двигалось множество народу, пешком, изредка на повозках, почти никогда — верхом. Будто на паломничество, подумал он, хотя скорее — на ярмарку. Волокли на веревках всякую живность, в общем, знакомую Камилю, — овец, коз, кур и петухов. Несли в кувшинах молоко, тащили в корзинах лепешки, овощи и — что вызывало мысли — местные фрукты. Своим ходом передвигались степенные коровы, толпа вокруг них завивалась, как водоворот. Весь этот поток несся стремительно и настойчиво, и Камиль только и успевал, что озираться по сторонам, ловя чудеса здешней архитектуры.
Особенно потрясло его вытянутое в длину четвероугольное здание, обставленное сплошными колоннами, и еще одно, сходящееся кверху в точку: вокруг него завивалась арочная галерея. Вокруг иного дома вздымались и взлетали, подобно струям фонтана, тонкие и стройные башенки, и Камиль замирал в восхищении. Но тут впереди, перекрывая путь, встал кружевной дворец, святилище, возносящееся к небу пышным и легким куполом. Крылья его колоннад были распростерты по обеим сторонам, как руки в объятии, и между ними плескался водоем в форме звезды.
Народ здесь поворачивал — видно, ярмарка была в стороне от храма, но Камиль, напротив, приблизился.
Здесь на подстилке, скрестив ноги и слегка напрягши стан, в горделивой позе сидел монах или жрец. На лысом черепе играли солнечные блики. Лицо было гладким, — ни бровей, ни ресниц и бороды, — а туловище, еле прикрытое желтым полотнищем, перекинутым через плечо и обмотанным вокруг бедер, — крепким и могучим, как скала, и без единой морщины или жировой складки на коже. Поэтому догадаться о возрасте священнослужителя было невозможно. Справа от него лежал посох с медной ручкой, слева — пустая чаша для подаяний из половинки скорлупы кокоса. Удивительное для здешних суматошных и жарких мест ощущение чистоты и прохлады исходило от этого человека.
Камиль помедлил — и, достав из поясной сумы, бросил в чашу серебряную монетку. Жрец обратил к нему свой благоухающий лик, который был выточен будто из сандалового дерева.
— О юноша, мы, отшельники-биккху, не берем подаяния деньгами, но только пищей нынешнего дня. Золото и серебро — скверна.
— Прости великодушно, я невежда в ваших обычаях, — говоря это, Камиль удивился тому, что он, оказывается, совсем не невежда в здешнем языке, — но еды у нас почти нет. Мы хотели купить ее.
