— Смотреть мой город. Я ведь долго наблюдала, как вас шатало по Лэн-Дархану от переизбытка эмоций. Смотреть другие города — они, кстати, немногим хуже. Гостить во всех четырех провинциях моей страны Динан, если хотите, мастер Римус. Мы становимся модными в кругу иноземцев, а я — я знаю здешнюю жизнь с такой стороны, с какой ее не знает никто.
Так началась самая непонятная для меня, самая безумная и пленительная ночь в моей жизни, Ночь тысячи ночей, как здесь говорят. Фантасмагория, когда пытаешься описать. Был подтекст, который мы оба слышали за простыми словами, было неявное соглашение, которое никто из нас не подписывал. Я был слишком стар, чтобы желать — и не уметь при том управлять своими желаниями. Да и не появлялось во мне, когда я находился рядом с ней, той хищной вампирской жажды, которая заставляет всех нас без разбору терять голову, — мутного, неразборчивого влечения, столь похожего на тягу человекообразного самца к самке. Влечения, что стоит на дне любой страсти. А Селина… нет, ни страсти, ни боязни в ней я не чувствовал никакой, и не было тяготения к смерти, даже «подсадки на свой адреналин», как любят говорить в двадцать первом веке, я не видел. Доверия сверх разумной меры — тоже. То и дело я слышал от нее что-нибудь насмешливо цитатное, вроде: «Не надо портить начало большой дружбы». «Вы так вечно молоды, так прекрасны и царственны, что, как говорят в одной пьесе Шекспира, вас можно надевать только по праздничным дням». В общем, так. Селина была так полна жизни, так остро ощущала, что жизнь сама по себе есть великолепная авантюра, что не насилуя, не предъявляя никаких требований, не надеясь ни на что, кроме естественного течения обстоятельств, — получала от своей судьбы всё, что та могла ей дать. Это было не равнодушием или обыкновенной непритязательностью — но тем высоким смирением, которое паче гордости.
Я предлагал ей деньги за работу — много, я ведь был очень богат. Селина не то чтобы отказывалась, но не хотела заключать никаких контрактов, ни устных, ни письменных. Я остерегал ее от грядущей болезни, которую смутно прозревал в ней. «Призрака будущей смерти недостаточно, — повторяла она снова и снова, — чтобы понудить меня принять ваш… хм… дар. К тому же он слишком ценен в ваших глазах — а для меня существует риск подхватить его просто по недосмотру, если вы приметесь меня подлечивать. Глупо выйдет».
— Быть может, наш Дар Тьмы настолько двусмыслен, что вы втайне от себя презираете его — как и всех нас? — ответил я ей как-то.
