— Римус? Римус!
Тихий голос, почти неслышимая мысль. Теперь я ее видел: она приподнялась, откинув с себя шерстяную ткань и поплотнее запахнув на себе пышный, невесомый халат из какой-то синтетики. В самом главном — такая же, как я ее помнил. Болезнь не успела еще сильно изъесть ее плоть и совсем не тронула души, но лицо слегка осунулось, резче выступили кости запястий, глаза, такие яркие, впали, и сквозь прежний тополиный аромат я безошибочно угадал зловоние той самой болезни.
— Так скоро. На крыльях, что ли, прилетел? Идите, я внизу задвижку подпилила.
— Задвижка для меня не проблема, — сказал я самым легким тоном. — Так вы меня приглашаете?
— О, неужели эта древняя традиция еще жива в вашем народе? Ну конечно, приглашаю, — если не во имя закона, то хотя бы ради вежливости.
Я аккуратно высадил окно — там еще и неких хитроумных по замыслу петель не оказалось, так что я едва не выпал внутрь самой палаты вместе с рамой, — и проник внутрь.
— Доставайте себе табуретку там, под моим ложем. Ничего, что я не слишком обходительна? И ведите себя потише, за дверью мои то ли охранники, то ли конвойщики, сама не понимаю.
— Тогда я вас с собой заберу.
— Верно мыслите. Погодите, я письмо написала в ожидании, на всякий случай. Прочтите, мне спокойнее будет, что я не выдала никаких вампирских секретов. Там, собственно, ничего личного. Нате!
«Врач возлюбленный и друг мой Хорт, — с трудом разбирал я написанное в так называемом низком эдинском наречии. — В предвиденьи того, что меня ожидает после операции, химиотерапии и, возможно, даже сразу во время анестезионного сеанса — я ухожу. Как далеко и надолго, не могу предвидеть. Скорей навсегда, чем куда-то. Тупо сигануть с подоконника — не мой стиль, хотя и в отсутствии суицидальных наклонностей меня не упрекнешь. При любом раскладе исполнять мои служебные обязанности в вашем — хотя и по-прежнему милом моему сердцу — ведомстве я не смогу. Не буду иметь на это никакого формального права. Но именной перстень со щитом себе оставлю: он всё равно свое отыграл, а мне память. К тому же вы все из-под земли меня достанете, буде я откажусь от чести состоять в ваших рядах, верно?»
— Нет подписи и числа.
— А зачем?
Я устроил бумагу на видном месте и придавил какой-то больничной склянкой, чтобы не упала. Окутал Селину плащом и вынес на вольный воздух.
В пути я прикрывал ее голову рукой, а лицо прижал к своей груди — мне было страшнее, чем ей, пожалуй. Вверху было студёно, ветер приносил запахи снега из низких облаков, ее теплые руки обвились вокруг моей талии.
