— Красное, — сказал Иньямна в изумлении. — Всё красное, о брат мой и сестра моя.
Отчего-то алой, да и зеленой жидкости было много, увидел Филипп, обернувшись назад, — будто к скудной первой крови присоединялись иные потоки, свивались, вились вихрями, вспухали. Вздымались пышным и темным багрянцем невероятных цветов — астр или хризантем, живых звезд, закатных солнц. Эта волна подступала к подножию статуи, росла — и, наконец, достигла ее колен. Того места, где змеиной чешуи уже не было.
И человек поднялся во весь рост.
На нем оказалась белая диадема из длинных перьев и длинный льняной ипиль — старинное одеяние женщин и богов. Длинная борода на юношеском лике напоминала о царице Хатшепсут.
Обе девочки спрыгнули вниз со своих плит, нервически смеясь от восторга и держа друг друга за руки. Потащили своих мужчин к выходу — но навстречу им неслась ликующая волна.
По всей площадке теокалли разливался яркий багрянец, подобный свету закатного солнца — но куда гуще. Он наползал со стороны леса, его рождало и отпускало от себя дальнее море. Окрестный воздух отяжелел, колюче заискрился и как бы сгустился в сверкающий слиток, живой и могучий.
— Воистину сказано: «В начале всего было только море — ни человека, ни зверя, ни птицы, ни злака, — и лишь Пернатый Змей, Жизнедавец, полз по воде, как рдяный свет», — декламировал кто-то в толпе Зеленого Народа.
Это и был Змей, — тот, что обвил своим телом оба жертвенника и слился с ожившей статуей человека, непостижимым образом став с ней одним. Оба священных облика перетекали друг в друга почти незаметно для глаз.
Змеечеловек заговорил, подобно волнующемуся океану, — и в этом рокоте слышались все прохладные волны и все жаркие ветра Земли.
— Спасибо, дети, сегодня вы напоили меня. Наша земля всегда держалась на крови и кровью богов. Старая родина теулей — тоже, но они не имели мужества в том себе признаться, оттого она постоянно требовала от них насилия, чтобы хоть как-то восполнить свои утраты. Мы же восполняли эти утраты добровольно — в лучшие времена от себя самих. Воин на поле боя, женщина при родах, император — пронзая тонким лезвием свой детородный орган. Что скажу дальше? Белый Бог, и Красные Боги, и я сам — все мы были в одно и то же время людьми. А о простых людях сказано так: «Боги испугались, что создали человека слишком совершенным, и наложили на дух его облако: лицо». Это значит, что человек немногим уступает богам красотой. И еще говорится: «Зеркала мерзки — они умножают неправду бытия». Ибо каждое зеркало вновь настаивает на лжи и даже с нее начинает. Однако что это значило для нас, богов: наложение маски, и помутнение зеркала, и туман вместо истины? То же, что для смертного праха? Нет.
