.
К сожалению, эти любопытные находки и наблюдения не смогли возбудить должного интереса к судьбе итальянского текста-архетипа, появившегося на русской почве в первой половине XVIII века. Бертольдо продолжали считать «фигурой менее у нас популярной и заметной», по сравнению, например, с польским Совизжалом (русским Совест-Драпом)[28] или Ванькой Каином[29]. И еще долгое время для многих он оставался явлением довольно ординарным — одним из тех многочисленных «переводов с французского», на которые столь богат был XVIII век. Так что ошибку М. Н. Сперанского, назвавшего рукопись «Бертольдо» из собрания П. П. Вяземского № 143 «переводом с французского»[30], следует считать всего лишь оговоркой, но — весьма характерной.
Действительно ли русский «Бертольдо» менее интересен, чем польский Совизжал[31], итальянский Арлекин[32], Бова-королевич[33] или, скажем, французская Мелюзина[34]?
Хотя роман Кроче не является в строгом смысле «бродячим сюжетом», возрожденным на русской почве, что всегда привлекательно особой усложненностью новой биографии протагониста, однако и «просто переводом» (как может показаться на первый взгляд) его тоже не назовешь. Одно то, что на протяжении XVIII столетия существовало несколько переводов романа и его переделок, является важным подтверждением непростой истории бытования этого литературного текста в новой языковой и культурной среде. Архетип Бертольдо — народного мудреца (как и сама древняя диалогическая основа романа), явно сближая героя Кроче с персонажами русского сказочного фольклора и балаганных игр, делает его присутствие в низовой письменности отнюдь не случайным.
В эпоху Просвещения текст популярной книжки о Бертольдо претерпевает ряд литературных трансформаций: процесс его обновления, начавшийся в 1730-е годы в кругах итальянских интеллектуалов Академии делла Круска, нашел свое логическое завершение во Франции. Здесь, начиная с середины столетия, появляются переводы-переделки романа в «философском духе», которые, по всей видимости, имели успех, так как незамедлительно переводились на другие языки, в том числе — на русский.
В контексте русской культуры XVIII в. «Бертольдо» интересен прежде всего разнообразием форм бытования — от низовых рукописных переводов и балаганной комики до придворных оперных версий и просветительских интерпретаций. Существуя одновременно в далеких друг от друга социальных слоях, этот текст, естественно, воспринимался по-разному. Если низовой читатель рукописных переводов «Бертольдо» привычно удовлетворялся двусмысленностью балаганного языка, понимание которого не составляло для него труда, то просвещенному читателю французских переделок романа Кроче уже нужна была рефлексия на актуальные темы эпохи Просвещения: «естественное равенство», «справедливый государь», «всемогущество разума» и т. д.
