— По местам! — рыкнул Степин, опасливо озираясь, но кто-то накинул на него мешок из-под угля.
Пока он голосил, его спеленали канатом, дюжий мастеровой подкатил тачку, и под всеобщее улюлюканье и ликование старшего мастера повезли на свалку железного лома.
А спустя несколько дней случилось то самое, о чем недавним зимним вечером говорил спутник авроровцев.
Прерывистый, нервный, беспокойный гудок, зовя и будоража, ворвался в обычный заводской шум.
— Бросай работу! Выходи во двор!
Кто подал эту команду? Никто не знал, да и не стремился узнать. Власть этих слов была всемогуща.
Замолкли револьверные станки. Застыли брошенные где попало тележки с болванками. Рабочий поток, многоголосо перекликаясь, хлынул из цеха. Угодников мастера, вчерашних лавочников, пытавшихся задержаться у станков, лавина курток и спецовок подхватила, понесла с собой, подчиняя единой воле.
Заводской двор не помнил такого многолюдья. Толпы колыхались, гудели.
Несколько рабочих вскарабкались на грузовик, один из них — узколицый, глубоко надвинувший темную кепку — подошел к самому борту и поднял руку.
— Тише, тише! — пронеслось по толпе. — Крутов скажет! Пусть Крутов скажет!
Было непостижимо — тысячеголовая, наэлектризованная масса притихла, замерла, и только пар от дыхания смешивался с порхающим снегом.
Тот, кто выдвинулся к борту грузовика, побелел на глазах у всех: темная кепка, плечи, кустистые брови стали того же цвета, что и щетинистые усы.
— Братцы, это он! — первым узнал знакомого рабочего глазастый Бабин, хотел что-то сказать, но Курков толкнул его локтем и кивнул в сторону грузовика: мол, слушай!
Открытый простор поглощал голос, казавшийся негромким, и все-таки каждое слово слышал каждый, потому что очень хотел услышать. И слова-то как будто были знакомые, слышанные, читанные в прокламациях, однако других и не надо было. Вот они:
— Петроград бастует. Петроград подымается. Заводы один за другим выходят в центр, на Невский. Мы требуем хлеба! Требуем мира! Долой самодержавие!..
Людская масса задвигалась и, вытягиваясь в колонны, потекла к городу.
— Пойдем и мы! — твердо сказал Курков.
— Пойдем! — поддержали его Белышев и Масловский.
Среди ушанок, платков, картузов затрепыхались черные ленточки бескозырок.
Едва шаги священника Любомудрова затихли, в кубрике машинистов возобновился разговор. Не так-то легко было разобраться, что происходит в Петрограде. В город никого не отпускали. Караульная команда, ходившая на охрану Франко-русского завода, ничего толком не знала.
