В гимназии я и без того был на дурном счету. Большинство учителей помнили моего старшего брата, арестованного жандармерией и исключенного из гимназии несколько лет тому назад. Один из учителей, П. Р. Полетика, так хорошо это помнил, что то и дело, кстати и некстати, грозно восклицал: «по стопам братца пошел?» Наш законоучитель, о. Световидов, весьма «ядовитый» столп казенного православия, проделал со мною штуку, в летописях гимназии небывалую. Заподозрив меня в вольномыслии, тем более вредном, что я его старался ничем не обнаруживать, он то и дело вызывал меня «по катехизису», и как бы я ни отвечал, не ставил мне больше тройки, а в последнюю четверть совсем не спрашивал и вывел балл — двойку, ярко выделявшуюся в табеле, среди других отметок — средних, «хороших» и «отличных».
Это привело к скандальному назначению мне после каникул переэкзаменовки по Закону Божию, когда и экзамена — то по этому предмету для перехода в следующий класс не полагалось. Словом, это была явная и злостная демонстрация, предвещавшая худое. Могу прибавить, что, понявши это «первое предостережение», я подготовился к переэкзаменовке так, что о. Световидов не смог подкопаться под меня, как ни «гонял» по всем тонкостям катехизиса. Сурово сдвинув тонкие брови, высокий, изможденный фанатик нехотя поставил мне классическую «тройку» и внушительно, с подчеркиваниями, прибавил: «да, выучить-то вы все выучили… а сознайтесь-ка, Чернов, ведь не лежит у вас сердце к Закону Божию?»
Известие от Саратовского Жандармского Управления было каплей, переполнившей чашу. Меня сначала хотели прямо исключить из гимназии, но выручило отсутствие всяких улик. Меня все же поставили на особое положение, отсадили за отдельную парту, ввели периодические и внезапные «посещения» моей квартиры классным наставником и его помощниками. Классным наставником был у нас учитель латинского и греческого языков, В. Н. Смольянинов, ярый поклонник классицизма, пытавшийся создать у нас культ древних языков, изучение их тонкостей и проникновение в глубины классической поэзии. Ко мне он благоволил за мои латинские гекзаметры. Он специально посетил меня для длинной-длинной беседы, в которой он старался «не ударить в грязь лицом» перед юной жертвой нигилизма. Одной из его слабостей была его действительная или мнимая родовитость. И вот, он с самым серьезным видом, тоном полной интимности, говорил мне: «Я сам недолюбливаю Романовых; вы знаете, что исторические права этой фамилии на престол, среди фамилий других Рюриковичей, далеко не стоят на первом плане; взять хотя бы нашу фамилию, которая гораздо более прямой линией связывается с родоначальником русских князей…
