В ту минуту, как она готова была удалиться, князь сделал шаг вперед, как бы желая ее удержать; но она указала жестом на Браскасу и вышла, не сказав ни слова.
Итак, первым министром у этой королевы оказалась какая-то обезьяна! Делать нечего, пришлось покориться этой досадной случайности.
Оставшись один Браскасу быстро придвинул стул посетителю, уселся сам и, наклонившись в его сторону, облокотился на колени, уставился на него своими прищуренными глазами, в которых отражалось сильнейшее любопытство.
— Милостивый государь, — начал он, — я имею честь быть парикмахером и другом Глорианы, ее единственным другом. Не будете ли вы так любезны, сказать, с кем имею честь говорить?
Будучи умным человеком, князь, не хуже любого глупца, был мелочно тщеславен. Поэтому, он назвал себя, но с чересчур уже явным пренебрежением, то снимая, то вскидывая свой лорнет; и вдобавок сказал — это уже совсем плохо рекомендовало его — что он ближайший друг Фридриха II, короля Тюрингии.
Браскасу был в восторге. Но даже обрадованный смутными заманчивыми надеждами, он почувствовал оскорбление в том презрении, с каким относился к нему друг короля. Он готов уже был язвительно спросить его: «А, его парикмахер?»
Но, предвидя интересное приключение, ограничился лишь тем, что с насмешкой спросил его:
— Что же вам угодно от меня, сударь?
Князь внутренне досадовал все сильнее и сильнее. Очевидно, нельзя рассчитывать блеснуть своим красноречием и ловкостью при таких точных вопросах Браскасу. И, при том, он вовсе не хотел рисоваться своим талантом перед такой ничтожной личностью. Это было бы уместно лишь между людьми одинакового положения в обществе. Он проговорил быстро, даже каким-то повелительным тоном:
— Сударь, завтра мы уезжаем в Нонненбург.
Браскасу, готовый ко всему необычайному, не должен был ничему удивляться.
— Уезжаем, — повторял он. — В Нонненбург, в Тюрингию? Вы сказали: мы?!
— Глориана и я.
— И я.
— Если будет это угодно мадам Глориане.
— Ей это угодно. Но что же, черт возьми, мы будем делать в Нонненбурге?
— Меня назначают управляющим театрами, и я хочу поставить «Флорис и Бланшефлёр».
— Ганса Гаммера?
— Конечно.
— Пустая опера. Вовсе без мелодии, одни речитативы. Звук барабана, точно на ярмарке.
— Не будем говорить о музыке, сударь. Глориана будет дебютировать в роли Бланшефлёр.
— Дело, значит, идет об ангажементе?
— Конечно.
— Милосердный Боже! — вскричал Браскасу.
Он вскочил с места и сделал отвратительную гримасу. С высоты своих грез он вдруг упал в грязную действительность. Ангажемент! ничего более? и за границей? почти в провинции. Чтобы петь под звуки дикой музыки, которая портит голос. А! Так нет же! Разве у них нет лучшего ангажемента? И, при том, человек с таким важным видом не более, как директор театра сделал бы гораздо лучше если б не беспокоил ни себя, ни других.
