И все же в конечном счете любое место оживает лишь благодаря человеческой деятельности — именно люди своими поступками придают ему неповторимую окраску. Спустя сорок лет я еще помню, с каким увлечением читал «В следующий раз — пожар» (The Fire Next Time) Джеймса Болдуина, где он рассказывает о том, как помогал своему отцу-священнику проводить службы в гарлемской церкви. Я до сих пор чувствую атмосферу, которая царила в этом храме воскресным утром, потому что Болдуин не ограничивается простым описанием, поднимаясь в более высокие литературные сферы передачи звуков и ритмов, общей веры и общих эмоций:
Церковь вызывала у меня восторг. Мне понадобилось долгое время, чтобы освободиться от тогдашней восторженности, хотя на самом глубоком, подсознательном уровне я так по-настоящему и не добился этого — и знаю, что никогда не добьюсь. Нет музыки, подобной той музыке, нет драмы, подобной той драме, когда святые ликуют, грешники стонут, бубны звенят и все хором возносят славу Господу. Для меня до сих пор нет ничего более возвышенного, чем зрелище этих разноцветных, изнуренных житейскими невзгодами, но как-то неуловимо просветленных лиц, взывающих к милосердному Создателю из пучины своего видимого, осязаемого, неизбывного отчаяния. Я никогда не видел ничего сравнимого с тем пылом и возбуждением, которые иногда без явной причины наполняют церковь, заставляя ее, по свидетельству Ледбелли и многих других, «раскачиваться». Я никогда не испытывал более могучего и сладостного волнения, чем в те минуты, когда в середине проповеди вдруг понимал, что каким-то чудом и впрямь обратился в носителя благого Слова, что паства и я едины. Их боль и радость были моими, а мои принадлежали им — и их выклики «Аминь!», и «Аллилуйя!», и «Помилуй, Господи!», и «Да святится имя Его!», и «Говори, брат!» поддерживали и подгоняли мою речь, покуда все мы не сливались воедино в слезах, пении и танце, в муках и ликовании перед святым алтарем.
Никогда не бойтесь писать о месте, о котором уже якобы «все написано». Ни одно место не станет вашим, пока о нем не напишете вы. Я принял этот вызов, когда решил написать книгу «Самые американские места» (American Places) о пятнадцати крайне популярных, широко посещаемых уголках, которые считаются символами Америки или воплощают собой чисто американские идеалы и устремления.
Девять из выбранных мною мест были сверхзнаменитыми: гора Рашмор, Ниагарский водопад, Аламо, Йеллоустонский парк, Пёрл-Харбор, Маунт-Вернон, Конкорд и Лексингтон, Диснейленд и Рокфеллеровский центр. Еще пять олицетворяли собой некую отчетливую американскую идею: миссурийский городок Ганнибал, в котором родился Марк Твен и который он использовал для сотворения своего двойного мифа о реке Миссисипи и об идеальном детстве; Аппоматокс, где завершилась Гражданская война; Китти-Хок, где братья Райт изобрели воздухоплавание — событие, символичное для Америки как нации гениальных умельцев; канзасский Абилин, родной город Дуайта Эйзенхауэра, символизирующий ценности американской глубинки; и Чатокуа на севере штата Нью-Йорк, где были выпестованы главные американские представления о самосовершенствовании и образовании взрослых. Только одна из моих святынь была новой — Мемориал гражданских прав, созданный в алабамском Монтгомери по проекту Майи Лин, памятник мужчинам, женщинам и детям, погибшим в борьбе за гражданские права на Юге. Если не считать Рокфеллеровского центра, я никогда не бывал ни в одном из этих мест и ничего не знал об их истории.
