Михаил Афанасьевич не был предан любившим его женщинам, он был предан творчеству, непреходящей идее стать великим писателем, написать роман — главный роман своей жизни. Не случайно он записал в дневнике: «В литературе вся моя жизнь…» Он говорил правду.
Татьяна Николаевна осталась одна — без профессии и практически без средств к существованию, по ее собственным словам, осталась «гола как мышь». Из комнаты в квартире 34 дома 10 на Большой Садовой, где она жила с Булгаковым, ей пришлось перебраться в полуподвальную комнату в том же доме. Сначала она поступила на курсы машинисток, потом на курсы кройки и шитья, потом пошла работать на стройку. В конце концов вышла замуж и покинула Москву вместе с новым мужем. Ей пришлось пережить еще одну измену — в 1946 году второй муж вернулся с фронта с другой женщиной. В третий раз Татьяна Николаевна вышла замуж за бывшего друга Булгакова адвоката Давида Александровича Кисельгофа и в 1947 году уехала вместе с ним в Туапсе, где прожила долгие годы. Она умерла 10 апреля 1982 года.
Судя по всему, Татьяна Николаевна сохраняла любовь к Булгакову на протяжении всей своей жизни. В конце жизни она рассказала свой сон — покойный Миша пришел к ней и сказал: «Моя Маргарита — это ты. Ей передалась твоя способность к жертвенной любви».
Исследовательница творчества Булгакова Лидия Яновская в книге «Творческий путь Михаила Булгакова» так рассказала о своей встрече с Татьяной Николаевной в 1975 году:». у нас были два полных дня — от поезда, который привез меня ранним утром в Туапсе, и до того позднего, вечернего, которым я уехала на следующий день. Незадолго перед тем Татьяна Николаевна овдовела, была очень одинока, и, пожалуй, в глубине души ей хотелось, чтобы я разговорила ее. А я не торопила. Мы пили чай, гуляли по набережной, посидели в ресторане, посплетничали об общих знакомых (время смешалось, и Юрий Олеша, с которым я и виделась-то раз в жизни, и Илья Ильф, которого я не видела никогда, уже казались нам совсем по-домашнему общими знакомыми). Напряжение медленно сходило с нее. И был момент, о котором я расскажу сейчас впервые.
Она сидела на своей тахте у стены. В маленькой, наполненной весенним светом однокомнатной квартире (маленькая, но отдельная квартира — мечта старости в советской России) это было ее спальное ложе, на день покрытое старым, красноватых тонов, уже поблекшим, но все еще тяжелым ковром. И горестно рассказывала, как в 1918 году она и Булгаков оставили свои вещи в Москве, у «дядьки» Николая Михайловича Покровского, а когда в 1921-м вернулись, оказалось, что «дядька» небрежно свалил узлы на чердаке и все погибло от сырости и от моли. Погибли одеяла с толстым ворсом… и две роскошные лисьи шкуры — ее отец, заядлый охотник, сам подстрелил этих двух лис… и старинные, прекрасные ковры, подаренные ей отцом. И только один ковер — Татьяна Николаевна всплескивала руками, радуясь, что догадалась тогда пересыпать его табаком, — вот этот самый, покрывавший потом ее и Булгакова постель.
