Позабыт на мели, отлучён от родного простора,
Он не помнит былого, он имя утратил своё.
Где-то катит валы, где-то плещет холодное море,
Но ничто не проникнет в дремотное небытиё.
Океанской волною бездонной печали не взвиться.
Не прокрасться по палубам серой туманной тоске.
Не кричат у форштевня знакомые с бурями птицы:
Только жирные голуби роются в тёплом песке.
И лишь изредка, если всё небо в мерцающем свете,
Если чёрными крыльями машет ночная гроза,
Налетает суровый, порывистый северный ветер
И неистово свищет по мачтам, ища паруса.
И кричит кораблю он: «Такое ли с нами бывало!
Неужели тебе не припомнить страшнее беды?
За кормой, за кормой оставались летучие шквалы,
Уступали дорогу угрюмые вечные льды!..»
Но не слышит корабль, зарастающий медленной пылью.
Не тонуть ему в море — он гнить на мели обречён,
И беснуется ветер, и плачет в могучем бессилье,
Словно мёртвого друга, хватая его за плечо.
«Оживи! Я штормил, я жестоким бывал, своевольным.
Но ещё мы с тобой совершили не все чудеса!
Оживи! Для чего мне теперь океанские волны,
Если некого мчать, если некому дуть в паруса?!.»
Но не слышит корабль. И уходит гроза на рассвете.
И, слабея, стихающий вихрь всё же шепчет ему:
«Оживи!.. Я оттуда, я с моря, я северный ветер…
Я сниму тебя с мели… сниму… непременно сниму…»
