Всякую годовщину своего воцарения отмечал он реформами. То велит разубрать цветами все гильотины, то смазать их, чтоб не скрипели, то позолотить палаческие мечи, не забывая следить и за тем, чтоб они были остро заточены, из соображений гуманности. Натуру имел он широкую, но расточительства не одобрял, а потому особым указом унифицировал все колья и плахи, винты и шплинты, дыбы и клубы. Казни неблагонадежных - впрочем, нечастые - совершались шумно и пышно, регулярно и стройно, с покаянием и отпущеньем грехов, посреди марширующих каре с помпонами и лампасами.
И была у этого просвещенного государя теория, каковую он неуклонно проводил в жизнь, а именно теория всеобщего счастья. Человек, как известно, не потому смеется, что ему весело, а оттого-то ему и весело, что он смеется. Если все говорят, что жизнь превосходна, настроение вмиг улучшается. Поэтому подданным Мегерика вменялось в обязанность - ради их же блага - повторять вслух, что живется им просто чудесно, а прежнее, не оченьто ясное приветствие "Здравствуйте!" король заменил более подходящим "Любомило!", - прячем детишкам до четырнадцати лет дозволялось говорить "Ай-люли!", а старикам "Мило-любо!".
Радовался Мегерик, видя, как крепнет в народе дух, когда, выезжая в карете, устроенной на манер броненосца, милостиво приветствовал восторженный люд мановеньем монаршей руки, а ему кричали взахлеб: "Ай-люли!", "Любо-мило!" и "Расчудесно!" Впрочем, имел он демократические замашки и страх как любил затевать краткие молодецкие разговоры со старыми ратниками, что всякого навидались на своем веку, души не чаял в солдатских историях, повествуемых на бивуаках, а давая аудиенцию чужеземному вельможе какому-нибудь, бывало, как трахнет себя ни с того ни с сего булавой по колену да как закричит: "В пух и прах!", или: "А заклепать-ка мне этот броненосец!", или: "Продырявь меня пуля!" Ибо ни перед чем так не преклонялся, ничего так не обожал, как бравость солдатскую и молодецкую удаль, пироги на горелке с порохом, сухари, да зарядные ящики, да картечь. И когда одолевала его тоска, велел полкам проходить перед ним, распевая: "Рать лихая, нарезная", "Мы все пойдем в металлолом", "Гайка зазвенела, битва закипела" или старую коронную: "За-точу-ка я зубило, на врага ударю с тыла". И еще велел он, чтобы над гробом его старая гвардия спела его любимую: "Проржавеет робот старый".
Клапауций не сразу попал ко двору великого государя. В первом же встреченном им селении начал он стучаться в дома, но никто ему не открыл. Наконец на совершенно пустой улице он увидел маленького ребенка, который подошел к нему и спросил голосочком тоненьким и шепелявым:
