— Ты бы попудрилась, что ли, — подмигнув, сказала Марья Тарасовна, внимательно следившая за ее приготовлениями.
— Неудобно, — с сожалением ответила Анна Андреевна, выбирая изо рта шпильки и закалывая косу. — Больница все-таки… Надо во всем меру знать. Вот выпишусь, тогда…
И она, еще раз глянув в зеркальце, выплыла из палаты, вполне довольная собой.
— Газетку там попроси! — крикнула вдогонку Марья Тарасовна.
Две бабушки принялись за свое обычное занятие — стали ссориться, а Марья Тарасовна с неодобрительным выражением на лице слушала их препирательства, выжидая удобного момента, чтобы вмешаться.
Старушки были не похожи друг на друга ни внешностью, ни характером. Бабушка Сильченкова — коротенькая, толстенькая, благообразная. Она любит покушать и посплетничать о своих невестках, пожаловаться на соседок по квартире. Бабушка Мосина — высокая, костлявая, с красным носом и огромными клешневатыми руками, загрубевшими от щелока и холодной воды. В больницу она попала впервые, ей здесь нравится все: и внимательный уход, и хорошая, вкусная пища. Она старается поскорее поправиться и свято выполняет все указания врачей и сестер.
Ссора начиналась обычно с того, что бабушка Сильченкова, поев, крестила рот и приговаривала:
— Вот и бог напитал, никто не видал.
— Как же, — ухмыляясь, говорила бабушка Мосина. — Напитает бог, держи карман шире. Повар сготовил, а нянечка принесла. Без бога обошлись.
Бабушка Сильченкова делала вид, что не слышит кощунственных слов, и продолжала:
— Что-то мне сегодня, вроде как хуже стало. Теснение в груди какое-то. И не продыхну.
— Это ты переела, — разоблачала ее соседка. — Будет теснение, когда одной сметаны цельную банку да крутых яиц штуки три зараз. Утро только занялось, а ты уже вон что опростала.
— …хоть бы господь взял меня к себе, что ли, — заканчивала бабушка Сильченкова.
А другая немедленно подавала реплику:
— Возьмет тебя господь, дожидайся. Зароют в землю и сопреешь там.
Тут вмешивалась Марья Тарасовна, и спор прекращался.
Но на этот раз бабушка Сильченкова была, что называется, «в настроении». Прекратив дискуссию с соседкой, она быстро нашла другую тему для разговора.
— Бедные детки! — заныла она, глядя в сторону седьмой койки. — Остались сиротами, без отца, без матери. Может, сидят голодные, холодные, птенчики божьи…
В ответ послышались приглушенные рыдания.
Марья Тарасовна не выдержала:
— Вы, бабушка, — каждой дыре — гвоздь, — сердито сказала она. — Ну, чего вы причитаете: «сиротки, несчастные»? Не бойтесь, не помрут с голода. Вот характер у вас плохой, потому и не поправляетесь.
